Стихотворная свобода, с какой написан «КОНЕК-ГОРБУНОК», остроумие и политическая мудрость, сделавшие эту сказку высокой литературой, делают честь и позднему, зрелому Пушкину. В то же время, если продолжать настаивать на авторстве Ершова, то придется признать, что 18-летний Ершов был «гениальней» 18-летнего Пушкина.

Возможно ли это?

2) Искусство поэтической речи, стихотворное мастерство, вкус, чуткость к слову, позволяющая угадывать словарь, который не уйдет из языка, останется в нем, — все это вырабатывается годами практики, труда и размышлений. Но жанр литературной стихотворной сказки — вообще один из самых трудных. Обычно поэты к нему обращаются в зрелом возрасте, набравшись поэтического опыта и жизненной мудрости и овладев версификационным мастерством свободно укладывать в стихи без какой либо деформации народные речения и обороты. Пушкин ведь не случайно свою первую сказку, «О ЦАРЕ САЛТАНЕ», написал в 32 года; наглядный современный пример — сказка Леонида Филатова «О Федоте-стрельце», написанная в 40 лет, хотя он с юности писал стихи и пародии.

Написав в 18 лет эту блистательную, мудрую, поистине лучшую русскую стихотворную сказку, Ершов проявил бы не просто гениальность, но сверхгениальность. Эта сверхгениальность 18-летнего Ершова взялась ниоткуда, чего просто не может быть никогда.

3) Мои оппоненты пытались приводить в качестве документального свидетельства авторства Ершова высказывание современника и одного из сокурсников Ершова по университету, востоковеда В. В. Григорьева. Характеризуя университетских преподавателей и, в частности, Плетнева, Григорьев вспоминал: «Он умел возбудить в слушателях охоту пробовать свои силы в разных родах литературных произведений и скоро на кафедре его явились студентские упражнения, о каких не могло быть и мысли, пока кафедра эта занимаема была его предшественником. Явился между прочими и писанный со скуки на скучных лекциях, неподражаемый по веселости и непринужденности „Конек-Горбунок“ Ершова».

Начнем с того, что Григорьев не входил в число близких друзей Ершова: его друзьями были Константин Тимковский, Владимир Треборн и Андрей Ярославцов, с остальными студентами он общался постольку поскольку; между тем никто из его близких друзей никогда ничего подобного не вспоминал — а должны были бы, если бы Ершов и в самом деле писал сказку на лекциях. Но можно ли понимать это «свидетельство» так, что Григорьев видел, как Ершов пишет сказку? Эта фраза написана как умозаключение, каким образом появился «КОНЕК-ГОРБУНОК», а не как свидетельство работы Ершова над сказкой во время лекций.

«В 1834 году бывший профессором на кафедре русской словесности П. А. Плетнев прочел на лекции первую часть написанной студентом Ершовым сказки „Конек-Горбунок“, — вспоминал впоследствии автор книги о Ершове А. К. Ярославцов, с которым Ершов был дружен и переписывался всю жизнь, — мы были заинтересованы, обрадованы неожиданным явлением …»

Друзьям Ершова было известно, что он и не собирался быть литератором, все его помыслы и мечты были только о том, чтобы заняться исследованиями Сибири вместе с его ближайшим другом К. Тимковским. Для всех, кто знал Ершова, сказка явилась полной неожиданностью, в том числе и в силу несоответствия между интересами Ершова — и уровнем текста «КОНЬКА-ГОРБУНКА». Она оказалась «неожиданным явлением» для всех — в том числе и для Григорьева. И мы Ярославцова прекрасно понимаем: ведь и мы сегодня как нельзя более «заинтересованы» этим «неожиданным явлением»! Еще бы: представьте, что вам вслух читают «КОНЬКА-ГОРБУНКА» и сообщают, что сказку написал ваш товарищ, от которого вы не слышали ни одной стихотворной строчки! Вы бы не удивились? И возможно ли было написать такую большую сказку в абсолютной тайне, не прочитав никому из нее и двух строк, не поделившись с кем-нибудь радостью удачи даже в лучших ее местах? Полагаю, в трудах по психологии творчества не найдется подобных примеров.

Если бы Ершов «со скуки» писал на лекциях сказку, это никак не могло бы пройти мимо друзей-студентов, обязательно было бы замечено. Сказка большая, процесс ее создания не мог быть моментальным, а стихи первопечатной редакции 1834 года прекрасны и легко запоминающиеся, и о сказке узнали бы многие — но ничего подобного не произошло просто потому, что Ершов сказку не писал — ни на лекциях, ни где бы то ни было еще.

4) Талант, даже при наличии способностей к слову, к стихотворству, не может осуществиться при отсутствии соответствующей среды. Без общения, без духовной поддержки талант не формируется, не созревает, как зерно, даже брошенное в плодородную почву, без благотворного дождя не дает всходов. Вспомним, какое окружение было с детства у Пушкина, какая мощная духовная среда была у него не только к 18 годам, но и в детстве или в лицее. Ничего подобного не было у Ершова до публикации сказки: два-три приятеля-студента, не помышлявших о литературе, — и все. Полное отсутствие серьезной духовной среды, в которой мог бы сформироваться талант, также не позволяет считать Ершова автором «КОНЬКА-ГОРБУНКА».

5) Однако же допустим, что все невероятное случилось, что Ершова и впрямь осенило этой гениальной сказкой, и он в одночасье стал мастером. Куда же потом делся талант? Кто знает хоть одну строку из всего написанного и опубликованного Ершовым после сказки? Ярославцов писал: «В жизни Ершова особенно поразительным представляется, что он только выступил на поле литературное, выступил блистательно — и исчез».

Это исчезновение таланта еще чудеснее, чем его появление, «это диво — так уж диво», такого не бывало и в мировой литературе. Я в своих статьях уже приводил пример с Артюром Рембо, талант которого вспыхнул в 17 лет, а потом исчез, как будто его и не было, — так там как раз имела место гениальная литературная мистификация Поля Верлена, о которой существует целая литература на французском. «Поэт Рембо» появился, когда встретились Верлен и Рембо, но исчез, как только они расстались.

Талант не появляется ниоткуда и из ничего и в одночасье не исчезает, никто не знает куда. Вне литературной мистификации исчезновение таланта у Ершова тоже объяснить невозможно.

Мне говорят: бывают гении — авторы одного произведения. И даже приводят в пример «ГОРЕ ОТ УМА». Но Грибоедов писал пьесу 3 года, закончил ее (1824), когда ему было 29 лет, а до нее написал несколько пьес, в соавторстве и переводных. Уже в первой пьесе — одноактной комедии 1815 г. «Молодые супруги» — видны приметы таланта, и не столько в ее построении (сюжетоплетение хотя и требует навыков, но не является главным в драматургии, одни и те же сюжеты исстари кочуют из культуры в культуру, из эпохи в эпоху), сколько в стремлении к использованию в стихах разговорной речи и к заканчиванию мысли эффектной формулировкой: