Он все-таки сделал паузу, позволяя выступить вперед хозяину.

   - Боец нужен. Крепкий. Сильный. И зверь.

   Фазан оказался жестковат, и Вилхо, отложив ножку, сказал так:

   - Что ж, желаю вам, Анари-хайрам, отыскать то, чего вы желаете.

   ...звери.

   ...собаки, а лучше волки, в волках больше злости...

   ...тур, который вряд ли менее свиреп, чем невиданный бык из страны Нуб.

   ...гибкая опасная рысь.

   ...и медведь... несколько медведей...

   ...арены нет, но долго ли площадь огородить да поставить лавки?

   ...во славу паши? Нет, Вилхо Кольцедаритель правит Севером. И в честь его сойдутся на несуществующей пока арене бойцы, выясняя, кто из них силен. Пусть одолеют зверей.

   И друг друга.

   Останется один, которого Вилхо назовет лучшим.

   Наградит... конечно, наградит.

   Мысли были приятными, мягкими, и звучал нежный голосок Пиркко, повторявшей их вслух. Да и вовсе, принадлежали ли эти мысли когда-нибудь Вилхо?

   Какая разница?

Глава 39. Разгаданная дорога

   Говорят, давным-давно не существовало множества дорог, но была лишь одна, преломленная в волшебном камне, которым увенчано навершие посоха Тооки-уно, хозяина путей земных. И дорога эта была бесконечна.

   Говорят, что однажды хитрая Каапи, желая властвовать не только над водяными, но и над земными путями, обернулась сорокой. Вытащила она камень и поднялась к самому небу, да только крылья водяные опалила. Закричала Каапи от боли да и выронила драгоценную ношу.

   Бросилась догонять

   И не успела.

   Ударился камень о скалу, а быть может и не скалу, но об острый рог спящего Инники-зверя, раскололся. Расплескалась тогда дорога, разлетелась осколками, и возникло множество путей. Да все одно, связаны они воедино, но лишь Тооки-уно, прежний хозяин, связь эту видит. Или еще брухва, колченогий старец, седьмым сыном от седьмого сына рожденный. Щурит он глаза, проявляет иные, скрытые пути... куда уведет?

   Бывало, что и за край мира.

   Оттого и хоронят брухву, цепями ноги опутав: вдруг да вернется за еще живыми? И за собой потянет.

   Правда ли в том?

   Не знаю.

   Я очнулась в преддверии сумерек, услышав, как рвется ткань моего леса. И выглянув в окно, я увидела старика. Он стоял на опушке, обеими руками опираясь на посох. Невысокий, полнотелый и нахохлившийся, он напоминал старого ворона.

   Грязный.

   И смердит. Отсюда чую вонь.

   Брухва повел головой, втягивая воздух. А губы его дрогнули.

   - Хийси...

   - Уходи, - ответила я, поднимая шерсть на загривке. А он лишь рассмеялся нехорошим лающим смехом.

   - Хийси!

   Я видела его.

   И кривоватое лицо. И рубаху, надетую наизнанку, подпоясанную плетеным ремешком. И драные на коленях штаны. На левую ногу брухва был бос, на правой же носил изрядно прохудившийся продранный сапог. Он осклабился.

   Чует меня.

   И знает, сколь молода я.

   Слаба.

   А он... его окружали обрывки нитей.

   Брухва жил долго, верно, вторую сотню лет разменял. И людей водил по незримым запретным тропам. Взамен брал плату невысокую.

   ...легкие сны.

   ...и толика радости.

   ...свет в чужих глазах.

   ...смех легкий.

   ...и страх.

   Стон или крик. Боль. Слезы. Счастье и горе.

   Ничем старый паук не брезговал. И я, тряхнув головой, зарычала. А брухва погрозил мне посохом. И в следующее мгновенье исчез.

   - Кейсо!- я вдруг четко осознала, что произойдет дальше. - Кейсо, надо уходить, пока...

   Мой лес сонно заворочался, застонал, раскрываясь перед чужой силой. Рваными дырами поползли снега, обнажая черную землю. А та поспешила выкинуть редкую зелень молодой травы. Но не прошло и минуты, как пожухла трава, посерела, стала пылью.

   Брухва спешил тянуть силу.

   И я, отчаянно пытаясь выиграть мгновенья, рвала его плетение.

   Но где мне устоять перед хозяином дорог. И выбравшись из башни, которая сама, казалось, пошатнулась, накренилась, готовая рухнуть, превратиться лишь в груду камней, я вдыхала раскаленный воздух. Пила его, черпала чужую волю, грязную, как вода в сточной канаве.

   - Хийси... - шипел старик, раскидывая плети чужих воспоминаний.

   ...девочка бежит по горячим камням, смеется, тянет руки...

   ...старик жмурится, ловит последние капли осеннего тепла. Дни его сочтены, но он счастлив...

   ...женщина, задумавшись, смотрится в озеро, гадает, куда ушло то, прежнее отражение, в котором она была молода и прекрасна...

   Сотни лиц.

   И тысячи украденных мгновений, за каждым из которых мне мерещится кривая харя брухвы. И снова слышу шепот его:

   - Хийси... слабая...

   Слабая.

   Я отказалась убивать.

   И лишилась той силы, которая отпугнула бы его и любую иную нежить... и теперь незнакомые люди, запертые в памяти брухвы, пожранные им, окружали меня.

   За каждым - путь.

   И сколько же их...

   ...раскинулись дороги, сплелись змеиным клубком, ползут, меняются, зовут меня ступить. Всего лишь шаг, Аану... один-единственный шаг и... где ты хочешь оказаться?

   В Лисьем логе?

   Помнишь ведь овраг за поместьем, тот самый, с ручьем на дне. Ты еще пускала палочки-кораблики с парусами из зеленых листьев. Стены оврага поросли густой травой. В ней удобно было прятаться... и ты пряталась. Целый день проводила там, на дне, не чувствуя ни голода, ни жажды.

   ...или вот конюшня. Сытное тепло, запах лошадей и сена. Голубиное воркование под самой кровлей. И колючая солома, в которую ты зарываешься, словно в перину...

   Сделай шаг, Аану.

   Тропа сама ложиться под ноги, узорчатая, что шкура змеиная.

   - Нет.

   Я переступаю через нее.

   И едва не касаюсь другого пути.

   Чужой?

   Но хочешь, твоим станет?

   Судьбу тоже украсть можно. И разве не мечтала ты хоть раз оказаться на месте сестрицы? Чтобы тебя любили также, как любят ее? Решайся, Аану.

   И окажешься во дворце кёнига, любимой его женой.

   - Нет.

   Подумай, Аану.

   Роскошь нарядов вместо змеиной шкуры. И драгоценные камни в волосах... золото и серебро... несметные богатства у ног твоих. Власть...

   - Нет!

   И тропа сворачивается. А брухва шипит, уже, кажется, раздраженно.

   - Хийси!

   Он бросает под ноги третью дорогу. И в нос вновь шибает запахом гнили.

   - Иди, - велит старик, тень которого видна мне. - Твоя. Если не побоишься.

   Хранитель путей не лжет.

   И я касаюсь босой ступней камня... какой холодный... и не камень вовсе уже - песок. Белый речной. Ракушки проглядывают... куда ни глянь - песок. Он добирается до ограды, сплетенной кузнецами. А я разглядываю железные прутья, каждый - с два моих пальца толщиной. На вершинах их - острые пики. А на пиках - человеческие и звериные головы.

   Искаженные болью лица.

   Мухи жужжат, вьются над ними.

   Снова падалью тянет.

   - Ну же, иди, - брухва уже рядом и тычет посохом в спину. - Погляди, что тебя ждет.

   Шаг.

   Песок ласкает стопы. Нагрелся на солнышке. И присев, я зачерпываю горсть его, чтобы тут же позволить стечь сквозь пальцы. Надо же... я снова чувствую тепло.

   - Ну-ну... глупая хийси.

   Глупая? Пускай себе.

   За оградой - скамьи и много... а на скамьях - люди. Замерли.

   - Это пока.

   От удара посоха брухвы мир вздрагивает. И люди оживают. Меня оглушают крики, свист...

   Что с ними?

   Это не ненависть... но лица искажены... и пахнет от них безумием. Оно - одно на всех, словно волна, накрывшая эту толпу, заставляя ее двигаться в едином порыве, подаваться вперед и отступать. Визжать. Плеваться. Швырять огрызками и гнилью...

   - Азарт, - брухва облизывает губы. Язык у него синий, распухший, как у утопленника. - Вкусно... будет вкусно.