Нет.

   Я не могла объяснить, но чувствовала, что это - неправильно. Нельзя играть с богами...

   - Тогда позволь остаться...

   ...нельзя.

   Я убью его.

   Или сегодня. Или завтра... послезавтра... в один из тех дней, которых мне предстоит пережить еще множество.

   - Хотя бы позволь навещать...

   А разве я могу запретить?

   Наверное.

   Но не стану. И ночью, отбирая жар его дыхания, я снова и снова повторяла имя Янгара. Наверное, предчувствовала, что следующая наша встреча будет горькой.

Глава 31. Гадание

   С недавних пор кёнига Вилхо, помимо прочих болезней, которые порой казались ему сворой псов, что терзают его тело, мучили головные боли. Они не отступали даже во сне, пусть бы Пиркко и подносила чашу горячего вина, сдобренного травами. Вино приобретало кислый вкус, и Вилхо морщился, вздыхал, жаловался на судьбу. Пиркко же уговаривала сделать глоток.

   И еще один.

   Травяной привкус оставался во рту, и Вилхо чувствовал его, как и собственную слабость.

   Его укладывали на перину, и рабы, размяв утомленное за день тело, натирали кёнига маслами. Вилхо сквозь дрему ощущал прикосновения их рук, и теплоту масла, и душную мягкость перины, и легкое прикосновение одеяла, набитого гагачьим пухом.

   Пиркко садилась на край ложа и пела колыбельную.

   У нее был красивый голос. И руки прохладные.

   Они вытирали пот со лба Вилхо.

   И поносили к губам все те же травяные отвары, когда его полусон становился беспокоен.

   - Спи, дорогой супруг, - приговаривала она, и Вилхо починялся.

   Вот только голова болела.

   Боль рождалась в животе, в разбухшей печени, расползалась по телу, сковывая его члены, и после перебиралась в голову. Вилхо вздыхал, и звук собственного голоса добавлял мучений. Горячий уголек боли, до сего момента лишь тлевший, разгорался.

   К утру он и вовсе полыхал, выжигая глаза алым светом.

   И когда супруга отбрасывала полог с постели, Вилхо с трудом открывал глаза, всякий раз опасаясь, что ослеп.

   - Бедный мой, - всплескивала руками Пиркко, и золотые браслеты звенели громко, мерзко. - Опять снились дурные сны?

   Вилхо отвечал осторожным кивком.

   Он отчего-то стыдился признаться в этой новой своей слабости. И смежив веки, слушал щебетание жены, уговаривая себя, что нынешняя ночь - последняя.

   Не получалось.

   Не помогали больше ни травы, ни кровопускания, от которых руки Вилхо стали мягкими и вялыми, ни даже ванны, наполненные черной жижей. Ее доставляли в высоких кувшинах и грели. Жижа воняла. И Вилхо после долго чудилось, что и сам он источает этот отвратительный серный запах.

   Пиркко уверяла, будто чудится ему...

   - Ты так побледнел, осунулся, - сказала она, когда рабы помогли Вилхо встать с постели. Они поддерживали ослабевшее тело, которое желало одного - вернуться под душный уют пухового одеяла, забыться, наконец, спокойным сном.

   Нельзя.

   Его вели в ванную комнату, к бадье, уже наполненной горячей грязью. Вилхо издали ощущал ее смрад. Ноги, которые за ночь, казалось, разбухли больше обычного, с трудом двигались. И ступни скользили по полу, выглаживали ковер.

   - Мой дорогой, - на щеках Пиркко играл румянец. - Я начинаю думать, что сны твои - наведенные... я слышала... прости, если мое беспокойство покажется тебе смешным, я знаю, что женщины излишне мнительны... но я слышала, что будто бы...

   Влажно хлюпнула черная жижа, опалив нежную кожу докрасна.

   - Порчу на тебя навели, - выдохнула Пиркко и потупилась. - Прости за смелость, мой дорогой муж...

   Она была чудо как хороша в алом наряде, оттенявшем и белизну кожи, и черноту волос. Любовался Вилхо женой, чувствуя привычное томление плоти, в которой осталось лишь желание, но не силы, чтобы желание это исполнить.

   Пиркко же продолжала говорить.

   - Посмела я позвать вёльхо, о которой говорят, будто бы лучше ее нет в Оленьем городе.

   Присев на резной стульчик, который рабы принесли специально для кейне, ибо желала она неотлучно, каждую минуту при муже пребывать, Пиркко перебирала бусины нового ожерелья, из розовых кораллов сделанного.

   - И плавила она воск пчелиный над твоим именем, и он не плавился.

   Тень печали легла на прекрасное лицо Пиркко.

   - Катала она над твоей рубахой куриное яйцо, а как разбила, то увидела я, что внутри его - черный волос... длинный... жесткий...

   Вздохнула и пальцы прижала к побелевшим губам.

   Тревогу увидел Вилхо в глазах дорогой жены, и сердце утомленное забилось быстрей: волнуется. За него переживает красавица-Пиркко. И оттого ныне бледна.

   - Позволь привести вёльхо, - взмолилась жена. И в волнении дернула нить ожерелья чересчур сильно. Нить лопнула и поскакали бусины по каменному полу. Бросились рабы собирать их, а Пиркко всхлипнула и повторила. - Позволь показать тебе то, что я сама видела...

   Вилхо кивнул.

   Разве отказал бы он жене в подобной малости?

   Да и сказанное ею растревожило и без того неспокойную душу.

   Нет, пустое... духи предков берегут Олений дворец и кёнига. Стражами нерушимыми стоят над душой его жрецы. Рунами расшиты одежды и особым образом зачарованы его, Вилхо, палаты. Старый верный раб собирает волосы и ногти Вилхо, чтобы предать их огню. Другой следит, чтобы кровь, жилы покинувшую, земле отдали. Третий ходит, вслух читая заговоры из Белого свитка...

   Разве мало этого?

   А если мало?

   Вёльхо-колдунья была стара.

   Сколько зим она разменяла? Кто знает... дар колдовской, что проклятье. Летят годы мимо, что журавли на юг, уносят на крыльях и красоту, и молодость, и силу... и тянется, тянется последняя зима человека. Прирастает она болезнями.

   Слезились тусклые глаза. В левом, словно луна в пруду, бельмо плавало. А правый вёльхо щурила, и желтоватый гной сползал по изрезанной морщинами щеке. В расщелине безгубого рта виднелись желтые кривые зубы. Клыки были длинны и, казалось, что вовсе не человек перед Вилхо стоит.

   Она была высока.

   И седые космы спускались на грудь.

   Не чесала волос вёльхо-колдунья, а кожу смазывала барсучьим жиром. Исходивший от вёльхо запах заставил кёнига морщиться. Она же, сделав глубокий вдох, произнесла неожиданно низким, мужским голосом:

   - Болезнью пахнет... - и пустым бельмяным глазом воззарилась на Вилхо. - Плохо...

   Колдунья вытерла руки о грязные юбки и сняла с пояса кисет.

   - Болезнью...

   Дюжина красных свечей вспыхнула, стоило вёльхо провести над ними рукой. И пламя потянулось вслед за ладонью. Легли на стол тонкие мышиные кости, и руны резные покатились, выписывая судьбу. Долго разглядывала их вёльхо, хмурила нити бровей, щипала себя за острый подбородок.

   - Смерть, - наконец, сказала она.

   И усмехнулась.

   - Смерть за тобой стоит, - вытянув палец, ткнула вёльхо за спину кёнига. И обернулся он, почувствовав, что и вправду за плечом его стоит некто безымянный. Холодом вдруг потянуло по шее, словно прикоснулась к Вилхо невидимая рука.

   - Ждет, - подтвердила колдунья. - Скоро уже.

   Судорожно выдохнув, Пиркко-птичка схватилась за руку мужа. И нервная дрожь ее лишь усилила собственный страх Вилхо.

   - Говори, - велел он, облизав пересохшие губы. - Не бойся. Награжу.

   - Смерть не сама пришла, - колдунья раскачивалась, перебирая палочки рун пальцами. Коричневые, распухшие, они меж тем сохранили прежнюю ловкость. Из широких рукавов колдуньи появилось куриное яйцо, которое она поднесла ко лбу Вилхо.

   Он ощутил холодное прикосновение скорлупы, и то, что стала мокра она от его пота, и то, что легла на переносицу широкая ладонь колдуньи, и отступила под нею боль, дала мгновенье отдыха.

   - Заберу, - сказала вёльхо, приоткрыв прищуренный глаз. Был он желтым, ярким, с вертикальной полоской зрачка. - Наведенное... твое оставлю. Молчи.