...громко лопаются кувшины, и такая знакомая вонь расползается по двору.

   ...факел в руке чужака.

   ...и пламя взмывает высоко, выше разваленного тына, выше деревьев, выше самого неба.

   ...кто-то кричит...

   ...и острый локоть придавливает Янгара к седлу, не позволяя вывернуться.

   ...пепел просеют... так будет проще найти...

   Кто это сказал и когда?

   ...мальчишка скажет. Он знает.

   Что?

   ...упрямый змееныш... ничего, справятся.

   ...надо молчать.

   ...а лучше и вовсе забыть...

   О чем?

   - Одевайся, - спокойный голос Кейсо выдернул из воспоминаний. - Уходить надо.

   Непослушными пальцами развязал Янгар узел. Уходить... прочь... и это не бегство. Янгхаар вернется и отомстит.

   Он пройдется по землям Ерхо Ину, не оставив в живых никого, кто носит это имя. Он напоит поля кровью, и положит мертвецов к корням деревьев. Будут пировать волчьи стаи. Будут кричать вороны, восславляя Янгхаара-кормильца. И на всем Севере не найдется человека, который скажет, что совершена месть не по праву.

Глава 10. Удары

   Странное дело, я не испытывала страха.

   Стояла. Слушала. Удивлялась тому, до чего холодная земля. А ведь еще лето, кажется. И росы выпали ранние, значит, к полудню распогодится, верная примета.

   И светлеющее на востоке небо, смущенное словно, предупреждает о скором появлении солнца.

   Наверное, надо бежать, пока Янгар не вспомнил о моем существовании.

   Куда?

   К отцу? Или в храм, дверь которого, возможно, открыта?

   В заросли бересклета, уже украсившиеся розово-лиловыми серьгами соцветий?

   Но я стою. Смотрю, как он одевается. И здесь, в сумерках, его лицо выглядит по-настоящему черным. Янгхаар Каапо страшен в гневе.

   Сказал бы хоть слово...

   А я по-прежнему нага, и если в храме Кеннике нагота представлялась мне чем-то естественным и правильным, то теперь мне было стыдно.

   Жаль, что волосы мои не столь пышны, чтобы стать плащом...

   Янгар оделся, подтянул голенища сапог, нож в ножны опустил и медленно, как-то слишком уж медленно, точно опасаясь сорваться, повернулся ко мне.

   Вот и все.

   - Ты слышала?

   Каждое слово.

   И теперь я поняла, что задумал отец. Он не просто унизить желал Янгхаара, но уничтожить.

   - Слышала, - в руке Янгхаара появляется плеть.

   Надо же, как у отца, только коричневая, но тоже плетеная и с шариком на конце. В нем наверняка спрятан кусочек свинца, и воздух плеть рассекает со свистом. А кожу рвет и вовсе легко... и кожу, и мясо... однажды отец в приступе гнева запорол раба. Остыв же, приказал тело повесить на воротах, чтобы каждый видел, чем неповиновение чревато.

   Я видела.

   И помню.

   И смотрю на руку мужа, смуглые пальцы, нежно поглаживающие рукоять. На саму эту рукоять, резную, с волчьей головой, в пасти которой вставлен красный камень. И на ременный хвост.

   - Скажи, почему он это сделал? - пальцы Янгара приподнимают мой подбородок, заставляя смотреть в глаза.

   Снова бездна. Черная, как кровь Укконен Туули.

   И нежность, с которой мой муж касается меня, пугает.

   - Он ведь собирался убить меня... - голос низкий, бархатистый, ласкающий. - И гнев богов пал бы на твою голову, Пиркко...

   - Нет.

   Надо молчать.

   Или упасть на колени.

   Умолять о прощении, которого я, возможно, и не заслужила.

   - Что "нет"? - плеть касается шеи. - Он не верит в богов?

   Верит. Но в себя - больше.

   - Ну же, скажи, почему Ерхо Ину пожертвовал любимой дочерью?

   - Не любимой, - мой голос звучит тихо, жалко. И Янгхаар не спешит задать следующий вопрос. Он просто ждет, смотрит.

   Улыбается.

   А черные глаза темнеют. Знаю, что невозможно такое, но я вижу, как расплывается в них иная, предвечная тьма. Бездна выбралась наружу.

   - Ты не Пиркко, - толстяк роняет лоскут ткани под ноги и проводит по клинку ладонью. - Ты ведь не Пиркко?

   - Нет. То есть, да. Я - не она.

   - А кто? - пальцы сдавливают подбородок.

   - Аану. Аану Ину.

   Аану Каапо.

   Я больше не принадлежу роду Ину. Но и не смею причислить себя к роду мужа.

   - Рыжие волосы, - заметил толстяк. - Я ведь тебя предупреждал.

   Янгхаар его не слышал.

   - Аану, - он повторил мое имя со странным выражением. - Аану Ину...

   И плеть соскользнула с шеи, уперлась в грудь.

   - Почему я о тебе не слышал?

   Потому что отец не любит вспоминать о давней ошибке, да и само мое существование позорит древний славный род.

   Позорило.

   - Ты и вправду его дочь?

   - Да.

   Невозможно лгать, глядя в эти глаза.

   - Я его дочь. Незаконнорожденная.

   Моя мать была рабыней. А отец совершил ошибку, признав меня. Но разве я виновата хоть в чем-то?

   Ноздри Янгара раздулись, а губа приподнялась.

   - Ублюдок, значит... видишь, Кейсо, до чего славно получилось... я ублюдок... она ублюдок... нас уже двое. Ерхо Ину подобрал мне достойную невесту.

   Его слова причиняли боль.

   Я думала, что уже привыкла к ней, и к презрению, и к гневу, к насмешкам, пожалуй, ко всему... люди жестоки. И почему Янгар должен отличаться от них?

   - Остынь, Янгу, - сказал толстяк, поднимаясь. - Уходить пора.

   Только Янгар не услышал.

   Он наклонился ко мне и сделал глубокий вдох, втягивая запах моего тела.

   - Почему, богов ради, ты ничего не сказала?

   Боялась.

   Сначала отца.

   Затем его.

   И того, что будет со мной.

   И того, чего я лишусь. Одна лишь ночь - разве это много? Но ночь закончилась... и что теперь? Я найду тысячу причин, но каждая из них - слабое оправдание, но... разве был у меня иной выбор? Возможно, что был.

   - Она делала то, что ей сказали, и только, - Кейсо поднялся. - Уходим.

   - Погоди.

   Теперь и я ощущала его запах, резкий, какой-то звериный. А плеть вновь поднялась к лицу, и основание рукояти уперлось в лоб.

   - Ты ведь не знала, что он собирается сделать?

   Нельзя врать, глядя в его глаза.

   Я не знала. Я догадывалась, что отец задумал недоброе, но...

   - Скажи, - попросил Янгхаар. - Хоть что-нибудь.

   И наверное, слепая Акку, цвет которой - синий, а губы вовек зашиты суровой нитью, поскольку слишком злые слова произносит раздвоенный ее язык, предъявила на меня права. Иначе почему я, глядя в черные лютые глаза мужа, произнесла:

   - Мой отец просил передать, что Ерхо Ину не прощает обид. И не боится псов. Даже бешеных.

   Я видела, как дернулся Янгар. Отпрянул.

   И лицо его вдруг стало белым, а из ноздрей хлынула кровь.

   Я видела, как медленно, очень медленно поднялась его рука. И плеть в ней, очертив полукруг, устремилась ко мне черной гадюкой. Она скользила по воздуху, разворачивая петлю за петлей.

   Я видела, как Кейсо кинулся к Янгару, пытаясь остановить удар.

   И упал на плечи, сбивая с ног, вдавливая в землю. И как Янгар с рычанием, с воем, пытался высвободиться из объятий толстяка. Он выворачивался, неестественно запрокидывая голову, и обнаженные десны были белы. А в уголках рта появилась пена.

   Я видела, как лошади шарахнулись в сторону. Землю, вывернутую копытами битюга. Раздавленную траву. Желтые одуванчики, словно монеты, рассыпанные на зеленом покрывале.

   Я видела все и сразу, и наверное, могла бы увернуться, но... боль опалила лицо. Кажется, кто-то кричал, возможно, что и я. Боль была такой жгучей, невыносимой, что я почти ослепла.

   Но отняв руку от лица, уставилась на ладонь.

   Красная... красной краски мне не досталось. Была желтая. И еще рыжая. И синяя. А вот красная - она для Янгара.

   Он затих. И только скулил, как-то жалостливо, по-собачьи. А толстяк, одной рукой вдавив голову Янгара в мох, второй гладил по волосам и что-то говорил, успокаивая.