...наверное...

   Я взглядом за взгляд зацепилась.

   В нем бездна спрятана.

   И она точно так же, жадно, разглядывает меня.

   - Ламиике, - Янгар проводит ладонью по моему животу, стирая рисунок. Но краски не смешиваются. Желтого и вправду много, но Ламиике покровительствует всем женщинам.

   - И Небесный кузнец, - на пальцах Янгара есть рыжие искры. - В тебе скрыт огонь...

   Он улыбается, и пусть рисованная маска его лица искажается от этой улыбки, я улыбаюсь в ответ. Огонь? Во мне? Разве что тот, который разводят в камине. За свою жизнь я растопила сотни каминов, может, тем самым и привлекла Кузнеца?

   Но пугает меня другое. Третий цвет, не названный Янгаром. Он и кулак сжал, не желая показывать мне синие пятна.

   Акку.

   Беззаконная ночь. И серп, которым снимают жизни. Грозная жница... почему она?

   - Это просто обычай, - повторяет Янгар, стирая рисунок.

   Он поднимается первым и, протянув руку, говорит:

   - Идем.

   Широкую ладонь перечеркивает шрам. Старый. Белый, вздувшийся, он походит на червя, залегшего под кожей. И я не без дрожи касаюсь этого шрама. А Янгар вдруг перехватывает мои пальцы.

   - Такие тонкие, - с удивлением произносит он и, приблизив руку к губам, целует.

   Скажи, Аану.

   Не медли.

   Не могу.

   - Как мне тебя назвать? - он проводит моими пальцами по своему подбородку, щеке и вновь по губам, и алая краска мешается с черной. - Ты маленькая... и славная... и нежная... но твой отец...

   ...отдал меня ему. Даже не отдал, бросил, как бросают кость собаке. А ведь Ерхо Ину и вправду считает Янгара псом, не раз ведь говорил об этом.

   А я, выходит, кость.

   - Налле... Налле, - он пробовал имя на вкус, и руку не отпускал. - Медвежонок. Маленький мой медвежонок... Тебе нравится?

   У меня никогда не спрашивали, что мне нравится... и я не знаю, как принято отвечать.

   - Пожалуй...

   Еще один обычай.

   Еще один подарок, который я принимаю с благодарностью.

   Медвежонок... смешно.

   Отец пришел бы в ярость, ведь на гербе Ину - вставший на дыбы медведь. А Янгар... он не хотел посмеяться над древним родом, привязав меня к его истокам через имя. Он просто сказал то, что думал.

   Откуда я знаю?

   Просто знаю. Он что-то делал со мной. Этими прикосновениями, ласковыми, нежными - до сегодняшнего дня ни один человек не прикасался ко мне вот так. Словами. Тоном. Самой своей близостью, которая больше не пугала.

   А может и не Янгар был виноват, но само место и безумная богиня, вязавшая наши судьбы.

   И теперь я молчала из страха все перечеркнуть.

   Не знаю, что будет дальше, но эта ночь принадлежит мне.

   Ночь и мужчина.

   - А ты подаришь мне имя? - Янгар заглядывает в глаза.

   У самого - черные, и не различить, где зрачок переходит в радужку. Но эта чернота, знак ли божественной крови, свидетельство ли проклятья, больше не пугает меня.

   Бездна, в ней спрятанная, приняла меня.

   - Да.

   - И какое?

   В темноте проскальзывают искры. Быть может, они лишь отражение пламени, но я, преодолев робость, касаюсь его виска. Имя приходит само.

   - Катто.

   - Змей? - шепот Янгара тревожит огонь.

   И меня охватывает дурное предчувствие: змей - запрещенный знак. Но слово сказано, и Кеннике услышала. Как теперь она переплетет наши нити?

   - Все будет хорошо, поверь, - сказал мой змей, прижимаясь щекой к моей ладони.

   Что было дальше?

   Горячая вода подземных источников. Запахи серы и камня. Черной смолы, которая стекала по деревянным опорам факелов. Чаша. Скользкий подземный жемчуг, который просится в руки, и Катто ныряет, чтобы вытащить самый крупный камень. Без воды он сохнет и рассыпается известковой пылью.

   А мой муж выглядит донельзя удивленным.

   Он не знал, что подземный жемчуг живет лишь в озере, его породившем?

   Не знал.

   Была краска, расползающаяся по воде разноцветными пятнами. И смуглая, с красным отливом кожа Катто. Намокшие, отяжелевшие косы его, и влажные пряди, что обвивали мои руки, подобно водорослям.

   - Ласковый медвежонок, - мой муж смеется. И от смеха его мое собственное сердце стучит быстрее. Он же, прижимаясь щека к щеке, мурлычет колыбельную. Его руки надежны, как опора мира. И я хватаюсь за них, боясь потеряться.

   - Все хорошо, Медвежонок. Все хорошо... - он утешает меня.

   Был камень на кожаном шнурке и склоненная голова Катто. Он терпеливо ждал, когда я узел завяжу, а шнурок все выскользнуть норовил. И я вязала вновь и вновь, а заодно гладила шею мужа.

   - Я смотрю сквозь него на солнце, - камень тускло мерцает. - Тогда возвращается лето.

   Наверное, это глупость и сейчас Катто рассмеется, но он серьезен. И подарка касается бережно. А вот узел проверяет на крепость.

   - Не хочу потерять.

   Это ложь, что Янгхаар Каапо покрыт черным волчьим волосом. Его кожа гладка, вот только шрамов на ней бессчетно. Они - узор, который я пытаюсь изучить.

   - Лето... - мой муж провел по камню мизинцем. - В тебе очень много лета.

   Был ответный дар. Шестигранная монетка, позеленевшая от старости. И шелковый шнур поизносился. Но я накрываю монетку ладонью, а она прилипает к коже.

   - Один дирхем, - Катто отстраняет ладонь и, наклонившись, целует и монету, и кожу. - Когда-то я столько стоил.

   Сказав это, он впивается пальцами в мой подбородок и заставляет запрокинуть голову. Еще не больно, но почти уже. И не Катто, но Янгхаар смотрит мне в глаза. А чернота его собственных непроницаема.

   Бездна подобралась к самому краю.

   - Ну что, дочь Ину, твой отец хотел знать, где мои корни.

   - Он. Не я.

   А Янгар не слышит.

   - Сгнили. Давно. По ту сторону моря. Я понятия не имею, кто моя мать. Возможно, женщина, которой не повезло попасть в плен. Возможно, шлюха... хотя там, где я был, одно идет за другим. И я не знаю, кем был мой отец. Да и знать не хочу. Мне не нужен род, чтобы чувствовать себя сильным.

   Он уже не целует - кусает губы едва ли не до крови, и отстраняется.

   - Я был рабом. И сам добыл себе свободу.

   Я же слышу его боль. Она вплетена в его кожу рисунком шрамов. И той характерной неровностью на левом боку, которая остается после того, как неправильно срастаются кости. И злостью, которая исходит от бессилия: прошлое не изменить.

   Его память останется с ним, как моя - со мной.

   - И все, что принадлежит мне, - выдыхает Янгар в губы. - Я взял сам.

   Мне жаль его.

   Но Янгхаар Каапо, который придумал сказку о собственной жизни, не примет жалости.

   - Так что, дочь Ину, тебе не страшно?

   - Нет.

   - Ты станешь женой раба.

   Я, не Пиркко. Для нее, пожалуй, все это имело бы значение. А мне... мне хочется успокоить раненую бездну, и я вынимаю монету из его пальцев.

   - Здесь нет рабов.

   Но есть меха. И пламя. И каменные свирели слепой Кеннике.

   Есть ласка Катто.

   И мое такое вдруг взрослое тело, которое откликается на нее.

   Есть боль, неожиданно сильная. Она длится недолго, но я вскрикиваю. И слезы льются из глаз.

   - Тише, Медвежонок, тише, - Катто собирает слезы губами. Он гладит влажные мои волосы, шепчет, что эта боль - мимолетна, она пройдет, забудется. И сам он сделает все, чтобы это случилось как можно раньше. Я вздыхаю.

   Мне стыдно и за крик, и за слезы.

   И за собственную слабость.

   Я цепляюсь за его шею, тычусь влажными губами в ключицу, хватаю пряди волос.

   - Так бывает, мой медвежонок. В первый раз у женщины всегда так бывает. Но только в первый, - Янгар берет меня на руки и несет к чаше с водой, и снова напевает колыбельную, вот только я не в силах разобрать ни слова. Язык незнаком.

   Горячая вода уносит призрак боли.

   - Так лучше? - Катто поглаживает спину.