Коалиция князей вокруг черниговского князя была куда серьезнее по силам, чем мог им противопоставить владимирский князь, так как вместе со Святославом Всеволодовичем, кроме черниговских, были полки новгород-северские, смоленские, новгородские и половецкие. Но генеральной битвы так и не произошло. Зато Киевом черниговский князь овладел без больших усилий: владевшие этим городом с разрешения великого князя владимирского смоленские князья Рюрик и Давид Ростиславичи уступили его без боя. А осторожный Всеволод Большое Гнездо выждал время и, когда Ярополк, княживший в Торжке, стал нападать на пределы владимирские, собрал войско, разгромил черниговскую дружину Ярополка и занял Торжок. И хотя полки новгородские, находившиеся в это время в Смоленском княжестве, поспешили на помощь Новгородской земле, настроение в Новгороде уже поменялось. Торжок, а точнее Новый Торг, был главным поставщиком в Новгород хлебных припасов из Смоленского и Владимирского княжеств, поэтому достаточно было только намека Всеволода на новую хлебную войну, как новгородцы прислали к владимирскому князю послов с просьбой забыть вражду и дать им своего князя.
На этом, как сообщает Н. М. Карамзин, внутренние междоусобицы прекратились, а начались войны внешние. Война с Болгарией, начатая Всеволодом Большое Гнездо в союзе почти со всеми князьями Земли Русской, в том числе и черниговскими, имела своей целью не просто усмирение своих волжских соседей, а завоевание и подчинение этого государства. Кроме торговых интересов Владимирского княжества, в этой войне были актуальными вопросы веры: болгары еще в X в. стали исповедовать ислам, так что справедливость такой войны была освящена опытом крестовых походов во всей Европе. Война не принесла полной победы над болгарами, но и достигнутого было достаточно для успешной торговли.
Еще одним противником владимирского князя, да и других тоже, стали литовцы, жившие в дремучих лесах, которых ранее русские князья принуждали платить дань. О происхождении и жизни литовцев до XIII в. ничего не известно. Первое упоминание этого этнонима зафиксировано только в «Кведлибургских анналах» при описании миссионерской деятельности архиепископа Бруно, который стал проповедовать среди «черных венгров» в Трансильвании, печенегов и пруссов, где «на пограничье Руси и Литвы» после крещения некоего вождя литовского племени Нетимера он погиб в 1009 г. от рук языческих фанатиков того же племени.
Сами литовцы еще с XV–XVI вв. выводят свое происхождение, как и многие другие народы, от римлян. Вот как версию этой легенды представил Михалон Литвин в 1550 г.:
«Ведь пришли в эти края наши предки, воины и граждане римские, посланные некогда в колонии (in colonias), чтобы отогнать прочь от своих границ скифские народы (gentes Scythicas). Или в соответствии с более правильной точкой зрения, они были занесены бурями Океана при Г. Юлии Цезаре. Действительно, когда этот Цезарь, как пишет Луций Флор (Luc Floras), победил и перебил германцев (Germanis) в Галлии, и, покорив ближайшую часть Германии, переправился через Рейн (Rhenum) и [поплыл] по океану в Британию (in Britanniam), и его флот был разметан бурей, [и] плавание было не слишком удачно, и пристали корабли предков наших к побережью, то, как полагают, они вышли на сушу там, где ныне находится крепость Жемайтии Плотели (Ploteli). Ибо и в наше время приставали иные заморские корабли к этому самому побережью. Здесь наши предки, утомленные и морскими трудностями и опасностями, и владеющие огромным количеством пленных, как мужчин, так и женщин, начали жить в шатрах с очагами, по военному обычаю, до сих [пор] бытующему в Жемайтии» [48, 86].
Михалон ссылается здесь на римского историка II в. Луция Флора, который изложил историю римских завоеваний, в основном построенную на извлечениях из истории Тита Ливия, описание завоевания Британии которого до нашего времени не дошло. Этим источником широко пользовались и другие польские историки – Длугош, Бельский, Стрыйковский. Вот только крепость Плотели (Plateliai) находилась и во времена Михалона далеко от моря, так что в легенде, скорее всего, подразумевалось побережье Паланги.
По утверждению А. Б. Широкорада, некоторые литовские историки считают, что слово «Литва» произошло от названия небольшой речки Летаука, а первоначальная родина литовцев находилась между реками Нерис, Вилия и Неман. Такое определение вполне соответствует происхождению наименований большинства окружающих литовцев народов от гидронимов, хотя Михалон Литвин дает совершенно другую версию происхождения этого этнонима, говоря, что эти территории были завоеваны «родителями нашими италами (italis), которые после стали называться литалами (litali), потом – литвинами (Litvani)» [48, 87]. А вот А. Е. Тарас предполагает, что «Литва» трансформировалось от слова «Лютва» и первоначально означало дружину вождя, воины которой, как лютые звери – волки, нападали на соседние племена.
На юго-запад от этого балтийского племени в районе современных городов Белостока и Гродно жили их собратья ятвяги, на западе соседями были пруссы, а на северо-западе и севере – жмудь и земигола (семигола) соответственно, а также другие балтские племена селов, куршей, скалвов. А вот жителей центральной части Литвы называли аукштайтами. С остальных сторон литовцев окружали русские княжества – Полоцкое, Турово-Пинское и Волынское. Вполне возможно, что и в этих княжествах встречались представители балтийских племен, ведь жило же гораздо восточнее их по рекам Протве и Москве балтийское племя голядь. А если учесть, что наиболее почитаемым языческим богом литовцев и пруссов было божество Луны по имени Криво, то интересно припомнить, что племенем кривичей, живших на территории от Пскова и Смоленска до Вязьмы, и были приглашены в союзе с чудью, словенами и весью на княжение варяги-русы во главе с Рюриком. Однако до татаро-монгольского нашествия литовцы редко сами нападали на русские княжества, в то время как волынские и полоцкие князья постоянно обкладывали их данью, а при неповиновении проводили карательные операции.
Процесс объединения литовских и прусских племен в более крупные полугосударственные образования шел своим чередом, и вскоре они стали доставлять беспокойство не только русским, но и польским князьям, которые делали неоднократные попытки христианизации пруссов. Еще в XII в. возникла мысль в среде крестоносцев, что защита христианства и его распространение могут осуществляться не только в далекой Палестине, но и здесь, на севере Европы среди поморских славян и пруссов. И папа Гонорий III одобрил эту мысль и разрешил рыцарям, давшим обет стать крестоносцами для спасения святых мест в Палестине от иноверных, выполнять свой долг в Померании или в Пруссии с аналогичной процедурой отпущения всех грехов.
Однако далеко не все пруссы были счастливы, что пришло время стать им христианами: одни смирились и приняли веру пришельцев, другие продолжали бороться ни на жизнь, а на смерть, а третьи покинули родину и ушли к своим братьям по крови и вере в Литву. Приход этих непримиримых врагов христианства усилил литовцев, которые и сами стали куда более дерзкими за счет ослабления на них налогового гнета из-за усобиц русских князей. Литовцы начали нападать и грабить окраины соседних русских княжеств, при этом иногда они доходили до земель Пскова и Новгорода.
С. М. Соловьев, описывая жизнедеятельность волынского князя Романа Мстиславича Великого (1169–1205), сообщает о набегах литовцев на Волынь и о том, что князь Роман пытался найти способ приобщить литовцев к мирному труду, заставляя их расчищать леса под пашню и выращивать на этой земле хлебные злаки. Но тщетно, его не поняли не только литовцы, но и сородичи, которые создали поговорку: «Роман! Роман! Худым живешь, Литвою орешь» [80, 29]. Вообще отношение к литовцам у русских князей было пренебрежительным; М. Меховский, например, сообщает: «Народ литовский в былые годы считался у русских до того темным, презренным и жалким, что киевские князья, по бедности его и скудости почвы, требовали у него, и то лишь как знак покорности, дань в виде поясов и коры» [47, 99]. Однако уже во 2-й половине XII в. литовцы заставили своих соседей относиться к ним более уважительно.