Герберт беспокойно зашевелился:

— Мой господин, ты знаешь, какое известие принесли мои друзья.

— Да, — сказал Адальберон, — доставили лично. Сварливый был так любезен, что разрешил вам уехать?

Ему ответил Исмаил:

— А мы его не спрашивали. Мы просто уехали.

Адальберон удивленно моргнул. Потом улыбнулся.

— Кто бы мог подумать! Теперь я понимаю, почему вам поручили самое сложное дело.

— У любого другого хватило бы благоразумия просить разрешения. — Аспасия села прямее. На табурете было не слишком удобно, и она уже жалела, что не села на скамью. — И, конечно, он никогда бы его не получил.

— Думаю, господина Генриха переиграли, — сказал архиепископ. Эта мысль, похоже, доставляла ему удовольствие.

— Господина Генриха поддерживает король франков, — напомнила Аспасия.

Адальберон погладил бороду.

— Да, это так. Мне должно быть стыдно, ведь Лотар мой родственник. Боюсь, им правит жадность. Он жаждет получить Лотарингию. Страна, названная по имени другого Лотара, — как он мог устоять?

— А ты, значит, с этим не согласен, — сказал Исмаил.

— Я сам из Лотарингии, — ответил Адальберон. — Я считаю, что больше прав на регентство у императриц. К тому же это более предусмотрительно для будущего. Срывать корону с головы ребенка, который унаследовал ее… это отдает той же алчностью, что обуревает нашего господина короля. И это прискорбная непредусмотрительность. Генрих не думает об Италии. Он слишком легко раздает обещания отказаться от земель, которые так или иначе, но являются частью его королевства. Если он собирается отдать их, то не думает о своем государстве. Если он намеревается удержать их, то спокойно относится к измене.

— Это близорукость, я думаю, — сказала Аспасия. — Хотя для него и измена вполне допустима. Он знает, как казаться королем, но как быть королем, не знает.

— Не все короли достойные люди, — заметил архиепископ.

Аспасия засмеялась, коротко и резко:

— Там, откуда я родом, слова «достойный» и «царственный» никогда не ставятся рядом. Есть только власть и, увы, алчность. Но те императоры и императрицы, которым удается продержаться год или два, научаются смотреть дальше настоящего момента. Им выгодно сохранять империю сильной, потому что только тогда их троны стоят прочно. Они делают все, что должны, чтобы сохранить эту прочность.

— Нам остается надеяться, — заметил Исмаил, — что господин Генрих не успеет уразуметь этой важной истины.

— Пока не станет слишком поздно. — Герберт оперся подбородком о кулак. — Ну, хорошо. Что же мы собираемся делать? Мы совещаемся тайком, как заговорщики. Во имя чего наш заговор?

— Во имя победы. — Аспасия встала. Ей нужно было двигаться, чтобы заставить мысли течь быстрее. — Ваше преосвященство, если вы согласились встретиться с нами так неофициально, у вас, наверное, есть что предложить. Даже если это только ваше расположение к нам.

— Конечно, я расположен к вам, — ответил Адальберон, — и уже давно. Но есть и еще кое-что. — Он помолчал. — Едва ли я могу обещать вам короля. Но может сгодиться и знатный человек. Мой брат Годфруа — сеньор Эно, что в Лотарингии. Так же, как и я, он предпочел бы видеть Лотарингию провинцией Германии. Он, пожалуй, может выставить войско, которое, Бог даст, будет не слабее королевского.

Аспасия заставила успокоиться свое колотящееся сердце. Как всякий опытный царедворец, она не особо доверяла всем этим «может быть», «возможно»:

— Захочет ли он говорить с нами?

— Я послал, — сказал Адальберон, — спросить. Посланный вернется так скоро, насколько возможно. А в ожидании его предлагаю вам быть моими гостями.

Аспасия поблагодарила его в приличествующих выражениях. Он немного помедлил, говоря о разных мелочах, показывая, что их присутствие не только необходимость, но и удовольствие для него. С удивительной деликатностью, с какой Аспасии не доводилось встречаться прежде, он дал понять, что визит окончен.

— Конечно, вам обоим интересно узнать, как в нашем городе лечат больных. Герберт, не сочти за труд показать.

Когда они выходили из собора, Исмаил сказал:

— Какой добрый человек.

Герберт покачал головой.

— Его преосвященство — святой. Но он не слаб духом.

— Я этого не говорил, — возразил Исмаил.

— И не надо. Доброта его так же естественна, как дыхание. Так же, как неуклонное следование тому, что он считает правильным. Он более сильный союзник, чем вы думаете; а его брат обладает большой властью в Лотарингии. Таких союзников стоит иметь.

— Не сомневаюсь, — сказал Исмаил.

Герберт поглядел на него, прищурясь, но тот больше ничего не сказал. С легкой улыбкой Герберт пожал плечами.

— Уж эти мне сарацины, — сказал он.

— Мавры, — поправил Исмаил, блеснув зубами.

— Неверные.

Они строили друг другу зверские гримасы, пока Герберт не расхохотался первым. Исмаил тут же подхватил этот смех.

35

Мессир Годфруа из Эно согласился говорить с германскими послами. Он сожалел, что не может прибыть в Реймс; не согласятся ли они посетить его в его усадьбе в Лотарингии?

Несмотря на свою византийскую осторожность, Аспасия ни на миг не заподозрила, что это ловушка. Адальберон ехал с ними во всеоружии своей святости, а их конвой, хотя и небольшой (чтобы не встревожить хозяина), вполне мог защитить их. Знамя епископа и посольский флаг были не менее надежной защитой их от всех, кроме разве что самых отчаянных головорезов. Но такие, как заметил Герберт, уже ушли с армией Лотара.

Аспасия не ожидала, что попадет действительно в усадьбу, а не в замок. Это было и похоже, и не похоже на Фрауенвальд. Когда-то это была римская вилла. Франки обнесли ее стенами, укрепили, но сама она осталась почти нетронутой. За пределами стен крестьяне, предки которых, наверное, обитали здесь, на этой земле, еще в дни Римской империи, мирно вспахивали просторные поля. Шел весенний сев: мужчины вели быков, запряженных в плуги, или тянули плуги сами, женщины сеяли семена, а дети радостно скакали и вопили, отгоняя птиц. Некоторые провожали проезжающих глазами, но большинство были погружены в собственные заботы. Казалось, война их вовсе не коснулась.

И вид дома говорил о том же. Время обрушило часть стены, а человеческие руки починили ее довольно топорно местным камнем, казавшимся особенно грубым рядом со штукатуркой и римскими кирпичами. Дворовые постройки были деревянные, крытые соломой, но конюшни — явно римского облика, прочные, ровные стены под крышей, покрытой обломками черепицы.

Сама вилла больше всего сохранила первоначальный вид. Правда, внутренний дворик был покрыт крышей и превращен в зал, а там, где должен был быть фонтан, был теперь очаг. Но внутренние комнаты совсем не изменились. Стены были все еще разрисованы, хотя в некоторых местах краска почти стерлась, а в других была до полной неразборчивости запятнана жиром и сажей. В часовне все еще сохранился красивый мозаичный пол, с изображением кубка, обвитого виноградной лозой и цветами; по-видимому, некогда посчитали, что христианам такая картина близка и смотреть на нее не вредно.

Мессир Годфруа встретил их у ворот и провел внутрь. Он производил впечатление человека, полного сил. Он был старше своего брата, меньше ростом, шире в плечах. Лицо у него было круглое, глаза отливали свинцом. Бритую щеку пересекал длинный шрам, а волосы были коротко острижены, чтобы было удобнее носить шлем.

Его вид обнадежил Аспасию. Среди них, по ее мнению, было уже достаточно ученых. Мессир Годфруа был воином, которого им явно не хватало.

Его собственный эскорт представлял собой внушительного вида мужчин, одетых не особенно красиво, но отлично вооруженных. Аспасия отметила, что одеты они чисто, а доспехи и оружие в очень хорошем состоянии. Они приветствовали своего господина с видимым уважением, но без раболепства.

Она боялась радоваться, но пока все шло хорошо. Люди Годфруа удивленно уставились на Исмаила. Некоторые даже перекрестились, но никто не ворчал и не хмурился. Их просто одолевало любопытство. Это же не германцы, для которых воспоминания о поражении второго Оттона от сарацинов были еще болезненно свежи.