Ей не поверили. Мехтильда хотела еще расспросить ее, но Герда взглядом запретила ей это. Мехтильда склонила голову над шитьем, щеки ее горели. Она надолго погрузилась в молчание.

Аспасия подивилась про себя. Она никогда не забывала, кто она такая. Другие забывали, пока что-нибудь необычное не заставляло их вспомнить об этом. Стоило ли тут особенно огорчаться? Она продолжала прокладывать крошечные аккуратные стежки по шелку, поглядывая то на сидящих рядом женщин, то на мужчин, собравшихся в свой кружок, то на бегающих по залу детей. Не сказать, чтобы было тихо, но картина была вполне мирная. Даже очаг почти не дымил, и свежая солома на полу распространяла аромат лета. Деревянные сваи, дым, люди, Собаки, кошки — все это создавало приятную картину. Аспасия глубоко вздохнула. Пора уже подумать об обеде.

Люди выходили и входили. Зал — не уборная, в этом Аспасия была непреклонна; и даже собаки приучились уважать ее требования.

А вот и неожиданное подтверждение, что уроки ее усваиваются. Рольф схватил щенка за шиворот и тащил его, упирающегося, к дверям. Он взглянул на Аспасию еще более виновато, чем щенок. Она прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Ясно донесся увещевающий голос Рольфа:

— Не в зале. Только не в зале.

Что ответил щенок, она не разобрала.

Она закончила шов, закрепила его. Управляющий Иоганн пошевелился на своем стуле, прокашлялся. Люди начали подниматься с мест, пора было доить коров и кормить свиней. Некоторые дети убежали. Это были те, у кого были обязанности на кухне или на скотном дворе, и они надеялись улизнуть от дел.

Дверь распахнулась. Влетел Рольф. Глаза у него были испуганные. Язык не повиновался ему:

— Т-т-там ч-ч-черти…

Аспасия первая подскочила к нему. Она была мельче саксонцев и быстрее. Она схватила его за плечи и потрясла.

— Что там такое? Волки? Нападение? Черти?

— Черти! — закричал Рольф. — У ворот… ломятся… требуют, чтобы их впустили…

«А куда же, интересно, — подумала Аспасия, — подевался Стефан, который должен сторожить ворота?» Она схватила накидку с одной из скамеек и факел со стены. Он почти догорел, но и этого будет довольно.

Люди двинулись за ней. Герда, Мехтильда, Рольф, хотя еще трясущийся от ужаса: она заставила его вспомнить о достоинстве. Иоганн не тронулся с места. Потом он, конечно, скажет, что кто-то должен был охранять дом. Если это «потом» наступит. Двое мужчин и Герда сообразили прихватить оружие: дубину, кочергу, секач для подрезки деревьев.

Исполненные мрачной решимости, они приблизились к воротам. Ворота были основательно заперты. Стефан влез на стену, как будто собираясь оборонять ее от любого пришельца, и с изумлением смотрел вниз.

— Нет! — вопил он, когда Аспасия подходила к нему. — Без позволения… Ох, — сказал он гораздо тише. — Госпожа, я говорил этим языческим дьяволам…

«Дьяволы, — подумала Аспасия. — Конечно». Стефан был славянин, военнопленный; он бывал в ее Городе. Он знал, что имеет в виду, тогда как Рольф, бедная деревенщина, не имел о таком никакого понятия.

Она взглянула вниз. Темное лицо виднелось под темным капюшоном: темные глаза, темный нос с горбинкой, темная борода, взъерошенная от гнева. Таких людей в Саксонии не водилось.

Она как будто услышала свой собственный голос издалека.

— Впусти их, — сказала она.

— Но… — начал Стефан.

— Но, — сказал Рольф, — это же дьяволы!

— Только один, — сказала Аспасия, — и как раз его-то я знаю. — Она заговорила громче. Может быть, слишком громко. — Впустите их, говорю вам.

Их было с полдюжины. Слуги. Двое солдат. Но Аспасия видела только одного.

Им оказали гостеприимство в полном объеме: ванна, сухое платье, обильное угощение. Аспасия плохо помнила, что она делала и говорила, запомнилось только сильнейшее волнение. Что же он будет пить? Он не пьет ни вина, ни пива. Есть вода из колодца, есть коровье молоко. Может быть, сидр, если он еще не слишком крепкий…

Сидр был еще сладкий, в нем лишь чуть-чуть начала проявляться горечь. Он пил его. И снова позволил наполнить свою чашу.

Она не могла говорить с ним. Ей надо было присматривать за домом. Неважно, что Герда могла прекрасно все сделать сама. Аспасия была повсюду, следила за всем.

Кроме Исмаила.

Никто не посчитал это странным. Все боялись его.

— Ты действительно знаешь его? — спросила Мехтильда, слегка дрожа. — Кто он такой?

— Врач императрицы, — ответила Аспасия.

Девушка совсем оробела. Аспасия сурово глянула на нее, даже сама не желая этого. Мехтильда тут же справилась с собой.

— Он выглядит сущим дьяволом, — сказала она.

— Он мавр, — почти прорычала Аспасия. Она высыпала свежие булочки на блюдо и сунула его в руки Мехтильды. — Он приехал из Испании. Он спасал жизнь императрицы столько раз, что мне даже не сосчитать, и мою тоже.

Глаза Мехтильды стали совсем круглыми. Немного погодя Аспасия увидела, как она что-то рассказывает Рольфу, и оба косятся на Исмаила.

Он привык, что на него пялятся. Никто не мог удержаться от этого, где бы он ни появился. Он сидел один на конце стола, ему прислуживал его собственный слуга, не подпуская услужить других. В этом месте, среди этих людей, в чистом белоснежном одеянии и в тюрбане он выглядел неправдоподобно.

Ее место пустовало. С точки зрения местных людей, она уклонилась от своих обязанностей хозяйки. Если бы это было в Кордове или в Константинополе, где женщины и мужчины не садятся за общий стол…

Он ничего не сказал. Он ел аккуратно, со своими изящными арабскими манерами. Когда с ним заговаривали, он отвечал по-саксонски с арабским акцентом. Он ни разу не повернулся, чтобы взглянуть на нее, когда она проходила по залу, суетливо и взволнованно.

Делать было нечего. Ей пришлось сесть за стол. У нее исчез аппетит, она только выпила вина. Конечно, оно сразу ударило ей в голову. А может быть, тому виной было его присутствие. Его не должно было быть здесь. Он не мог быть здесь. Сейчас она откроет глаза, и будет утро, и все окажется сном.

Все закончили есть. Аспасия должна была остаться в зале и побеседовать с гостем, пока женщины уберут со стола и расставят все по местам. Со спутниками Исмаила все было просто: они уже нашли общие темы для разговора с мужчинами, а девушки заинтересовались солдатами, один из которых был весьма недурен собой, а другого украшали многочисленные шрамы. Он им говорил, что получил их на войне. Не на этой, последней, а на предыдущей.

Ее голос нарушил молчание. Поскольку стол убрали, Исмаил устроился так близко к огню, как только мог.

— В такую погоду, — сказал он, — и сам морской дьявол взвоет.

— Германская погода, — отвечала Аспасия, — говорят, в Англии еще хуже.

— Хуже некуда. — Он протянул свои тонкие руки к пламени, поворачивал их, согревая.

— Это императрица послала тебя?

Он не вздрогнул, не запнулся, даже не взглянул на нее.

— Она не запретила мне ехать.

— Ты ее видел?

Он кивнул:

— Она здорова. Она не нуждается во мне. Иначе бы я остался. — Он помолчал. — Ей нужно было бы только прислать за мной, и я бы сразу пришел. Я ее не оставлю.

Аспасия вся кипела. Она стиснула руки на коленях и сжала губы.

Он снова уселся на свой стул. Он выглядел великолепно невозмутимым. Блеск в его глазах был просто отсветом огня.

— Зачем ты приехал? — спросила Аспасия. Требовательно. Почти ненавидя себя за это.

— Куда еще мне было деваться?

— В Египет.

Он резко покачал головой.

— Тогда Рим. Аахен. Магдебург.

— Ни в одном из этих мест не было тебя.

Он сказал это по-арабски. Его родной язык, который они сделали языком своей любви в стране, где никто другой не знал на нем ни слова.

Она отвечала по-саксонски:

— А как же моя честь?

— Тебе хранить ее, — сказал он опять по-арабски. — Если ты отошлешь меня, я уеду.

— Если… Это ты оставил меня, — сказала она по-арабски. — Не я.