Его люди оплакивали его, но события развивались так, как он хотел и как указал в своем завещании. Аспасия могла теперь сделать для него не больше, чем любой из его друзей. Хмурясь, она удерживала готовые пролиться слезы и занималась делами, которые так или иначе были связаны с предстоящим отъездом.

Она провела день, как в тумане. Все было серо, пусто, окрашено печалью. Она говорила, когда было нужно, даже улыбалась. Никто не замечал, что она думает о другом. Наверное, она умела притворяться лучше, чем ей казалось.

Когда отслужили обедню, Феофано была готова к своему последнему пиру при византийском дворе. Она знала, что Лиутпранд умер, обронила слезинку или две, но, как и у Аспасии, у нее не было времени горевать. К тому же ломбардец был больше другом Аспасии, чем ее. Перед ней открывался целый новый мир, а старый ускользал, оставаясь в прошлом. Стоя перед зеркалом в одеждах царевны, которая станет королевой, она думала о том, что покидает и куда отправляется, чувствуя, как бурное волнение преодолевает в ней печаль и страх.

Аспасия тоже была взволнована. Как обычно, она надела вдовье платье, но оно было великолепным — из узорного шелка, расшитое серебром и черным жемчугом. Новая служанка Феофано сделала ей изящную прическу, не слишком сложную, как и подобает дочери императора. Сегодня вечером Аспасия решила быть ею.

Император принимал западное посольство с большим почетом: в одном из лучших больших залов, где огромный золотой стол был окружен девятнадцатью ложами, колонны и стены блистали золотой росписью, а посуда подавалась тоже золотая. Император сидел в центре верхнего стола, замыкавшего нижний как перекладина буквы «тау», в белоснежных и пурпурных одеждах, с императрицей по левую руку и главой посольства по правую. Феофано занимала почетное место рядом с императрицей с женской стороны стола; Аспасия села рядом с ней. Никто не осмелился возразить, даже дамы, которые претендовали на это место. Все помнили, кто она.

Аспасия сидела спокойно, с аппетитом ела: она не теряла аппетит, как бы тяжело ни было на сердце. Лиутпранд был бы рад видеть, как его люди сидят рядом с императором, что бы он о нем ни думал. Никифор не оказывал западным послам такого почета. Он приглашал их, да, но в меньший зал и усаживал в самом конце нижнего стола, рядом со слугами. Как говорил Деметрий, чтобы преподать им урок. Чтобы они поняли, что их король слишком много себе позволил, присвоив титул императора Запада.

Иоанн был мягче. Он нуждался в том, что мог дать ему Запад, а, может быть, хотел им показать, в каком мире жила Феофано и что она приносит в жертву для блага их принца.

Аспасия, рожденная для пурпура, видела все это как будто со стороны. Так много золота, так много блеска в свете ламп. Блюдо появлялось за блюдом в соответствии с церемонией, сложной, как литургия в храме Святой Софии. Слуги мелькали, как тени, молчаливые, безупречные, незаметные. Ангельское пение императорского хора, музыка флейт и арф, танцоры, мимы, изображавшие старинную комедию. Очень старинную. Она была написана, когда Афины были молоды.

Знали ли они вообще об Афинах, эти варвары из западных стран? Рим когда-то владел ими, верно, но то, что оставили после себя Афины, — это империя, несвязанная с земными законами, это империя духа.

— Кто-то должен их учить, — подумала Аспасия вслух, но так тихо, что никто ее не услышал. Рядом с ней проплыла одна из трех огромных чаш, отлитых из золота и таких тяжелых, что они были подвешены на золотых канатах к потолку, и слуга направлял их по специальному пути от одного гостя к другому. Слуга, одетый в странное, по-императорски роскошное платье, был еще удивительнее этого механизма. Аспасия выбрала из груды орехов и фруктов апельсин и подождала, пока слуга очистит его для нее. В Германии нет апельсинов, А как там будет — кто знает? Такой роскоши, как здесь, не будет. Нигде в мире больше нет такой роскоши.

Женщины за столом щебетали, как птицы. Гул более низких мужских голосов вызвал в памяти образ моря. Завтра она будет плыть по морю. Впервые с тех пор, как она родилась, она покинет стены Города.

Она вздохнула. Внезапно ей захотелось уйти, оставить все это, оказаться на свободе.

Придворные пиры тянулись долго, и этикет дозволял незаметно выходить и так же незаметно возвращаться. Аспасия тихонько поднялась, воспользовавшись перерывом в танцах, когда многие вышли и искали нужную дверь. На мгновение она остановилась в коридоре, прислонившись к стене и закрыв глаза.

Открыв их, она увидела слугу, стоявшего перед ней с полоскательницей и полотенцем. Вода в полоскательнице пахла лимоном. Она позволила слуге освежить себя.

Она знала, что должна вернуться. Но медленно пошла в сторону туалетных. Навстречу шли люди, спешившие в зал.

Один из них остановился. Аспасия узнала его, хотя все еще была как в тумане. Священник Лиутпранда. Он выглядел усталым и грустным, но лицо его посветлело при виде Аспасии.

— Госпожа, — обратился он к ней.

— Святой отец, — ответила Аспасия. — Это он поручил тебе прийти сюда?

Священник грустно улыбнулся. — Он приказал. Я сижу на его месте, хотя я его и недостоин. Я пытаюсь получить от всего этого удовольствие. Он бы так и сделал.

— А потом пошел бы домой и все это безжалостно описал в своей книге.

Священник засмеялся, но тут же, будто провинившись, оборвал смех.

— Он говорил, что ты хорошо понимала его. Не было никого, сказал он, кто так, как ты, видел его насквозь и все ему прощал.

— Подобное стремится к подобному, — обронила Аспасия.

— И он так говорил, — ответил священник. Он спохватился, что-то вспомнив. — Он оставил кое-что для тебя.

— Его последняя воля? Я знаю: мне уже принес посланный.

— Не только это, — сказал священник. Он достал из-под мантии что-то, завернутое в шелк. — Он хотел, чтобы ты сохранила это на память. «Священники умеют молиться, — говорил он, — а женщины — оплакивать. Скажи дочери императора, чтобы она вспоминала меня таким, каким я был, и улыбалась».

Подарок Лиутпранда оказался увесистым. Аспасия, даже не разворачивая, поняла, что это такое. Он оставил ей свою книгу.

Священник пытался улыбнуться, но глаза его были полны слез. Она, утешая, погладила его по плечу. Это было уместно, хотя он был в два раза больше ее.

— Я тоже его любила, — сказала она.

— Я… вижу, — он говорил с трудом. — Меня зовут Гофрид. Если тебе что-то будет нужно, если мир, куда ты и твоя царевна направляетесь, покажется вам совсем чужим, вспомни обо мне.

Он поспешно отошел. Аспасия проводила его взглядом. Она почувствовала его искренность. Странные эти варвары: так быстро способны подарить свою дружбу. Надо помнить об этом, раз уж ей придется жить среди них.

Она содрогнулась при мысли, где ей придется жить. Крепко прижала к груди подарок Лиутпранда. Осязаемая весомость книги почему-то успокоила ее. На мгновение ей показалось, что он рядом, со своим злым языком, острым взглядом и ужасным нетерпением. Он был не святой, он был Лиутпранд.

Достойная эпитафия. Она прикрыла подарок широким рукавом и поспешила вернуться на императорский пир.

Хотя Аспасия много читала о морских путешествиях и мысленно готовилась к новой обстановке, она была взволнована неожиданными ощущениями, которые испытала, очутившись на палубе. Даже когда корабль еще был в тихой гавани, все кругом качалось и потрескивало; Аспасия никак не могла свыкнуться с мыслью, что под досками палубы, на которой она стояла, не было тверди, не было земли, опоры, а была только колеблющаяся, ненадежная вода. Что она почувствует, когда корабль выйдет на широкий простор Средиземного моря, оставалось только гадать.

Но она не боялась. Пока еще позади были стены Города, впереди виднелись стены Галаты, а внизу, у устья Золотого Рога, высилась гряда башен, охранявших Город от всего мира. На рассвете все это останется позади, а впереди будет бескрайний морской простор. Люди, которым довелось плавать в далекие края, рассказывали ей, какой страх вызывает бесконечное пространство, когда земля уходит из-под ног, а впереди открывается беспредельность.