Привратник, как и вся обслуга дома, состоял на службе у императора. Он почтительно приветствовал Аспасию как посланницу из дворца и позвал другого слугу, помоложе, проводить ее. Мальчик не был болтлив. Нельзя было понять, нравится ему человек, о котором она спрашивает, или нет; он ничего не сказал и о здоровье Лиутпранда. Однако, видимо, запрещения на встречи с ним не было, и это был добрый знак.

У дверей, к которым пришла Аспасия, стоял слуга, которого она помнила по прежним временам. Он ее не узнал в этом скромном вдовьем наряде, под покрывалом. Это был пожилой смуглый человек с суровым лицом римлянина, не расположенный беседовать с женщинами, особенно с византийскими. Он встретил ее хмурым взглядом, а слуге, сопровождавшему ее, буркнул что-то грубое на варварской итальянской латыни. Аспасия достаточно знала ее, чтобы понять.

— Это еще что? Разве не было сказано, чтобы господина не беспокоили?

— Госпожа пришла из дворца, — объяснил слуга на правильном греческом. — У нее есть известие для епископа Кремонского.

— Тогда пусть она отдаст его мне, — отвечал ему страж Лиутпранда тоже по-гречески, хотя и не так правильно. — У моего господина осталось не так много времени в этом мире, чтобы расходовать его на пустяки.

— И как же ты распорядишься им? — проговорила Аспасия на латинском. — Отложишь на потом?

Оба уставились на Аспасию. Она бросила на них негодующий взгляд.

— Он умирает?

Слуга Лиутпранда стоял неподвижно, с мрачной гримасой на лице.

— А тебе что за дело?

— Это мое дело, если я его считаю моим. — Она выпрямилась. — Скажи своему хозяину, что царевна Аспасия желает видеть его.

Все-таки царственное величие действует на людей. Вопреки своему желанию итальянец почтительно склонился перед ней и сделал, как ему было приказано.

Он вернулся с еще более мрачным выражением лица. Сопровождая ее, он держался за ее спиной, вплотную к ней, как будто она могла представлять опасность для его хозяина.

Там было только две комнаты, внешняя и внутренняя. Когда они вошли в первую, один священник молился, другой что-то читал по книге. Они поклонились вошедшей Аспасии. Во внутренней комнате находился еще один священник. Комната была маленькая, но уютная, окно с решетчатым переплетом, стены украшены мозаикой, изображавшей виноградные лозы. Священник, казалось, занимал собой все ее пространство. Он был настоящий ломбардец, крупный, светловолосый, голубоглазый варвар, которого легко можно было представить в отряде варягов.

Аспасия долго приучала себя не шарахаться при виде варягов. Они даровали Деметрию быструю смерть: милосердную, как сказали бы они. Но каждый раз, когда она видела их, она слышала звук топора, рассекающего плоть.

Этот ломбардец, в черной сутане, с тонзурой священника, не убивал людей. Выражение его костистого веснушчатого лица было мягким, голос звучал негромко и ласково.

— Моя госпожа, — сказал он на вполне приличном греческом, — очень любезно с вашей стороны посетить нас.

— Наоборот, это очень глупо, — перебил его другой голос, который был хорошо ей знаком, хотя звучал он хрипло и слабо. Он прервался приступом кашля. Священник мгновенно бросился к нему, склонился над постелью, приподнял его осторожно, как ребенка, и поддерживал, пока он откашливался. Едва прокашлявшись, он заговорил, спокойнее, но все равно с раздражением:

— Зачем ты явилась сюда? Неужели тебе нечего делать во дворце?

— Я рада видеть тебя, мой старый друг, — сказала Аспасия, улыбаясь, хотя ей хотелось плакать. Когда она видела Лиутпранда в Золотом зале, он был худ и бледен, но по сравнению с тем, во что он превратился теперь, он показался бы здоровяком. На щеках пылал болезненный лихорадочный румянец. Лихорадка вызвала и блеск в его глазах. Дыхание было прерывистым и хриплым.

К кровати придвинули стул. Она села и взяла Лиутпранда за руку. Она стала тонкой, как птичья лапка, тонкой и холодной, совсем бессильной.

— Разве это вежливо, — спросила она, — не передать мне ни единого слова, даже приветствия? Разве мы не были друзьями?

— Вот именно, что были, — отвечал Лиутпранд.

— Ах, вот как ты оправдываешь свою гордыню? Лихорадку я видела и прежде. Скоро тебе полегчает, и тогда все будет иначе.

— Вряд ли, — сказал Лиутпранд. — Я так долго не проживу. Мне уже не видать Италии. Я бы рад увидеть хотя бы корабль, на котором мое тело отправится домой.

— Ерунда, — сказала Аспасия, хотя к горлу подступил комок.

В глазах его мелькнула прежняя ирония.

— Хватит, — проговорил он едва слышно, — утешать меня. Я всегда уважал тебя за умение быть правдивой, что большая редкость для женщины, а тем более для византийки. Я умираю и знаю об этом. Я надеялся, что ты узнаешь, когда все кончится.

— Почему ты не хотел видеть меня?

— Не очень приятно видеть, как ты льешь слезы.

Она была готова заплакать, но так возмутилась, что слезы высохли.

— Ты бы и не увидел их. Я византийская царевна. По правде говоря, я готова задушить тебя от злости. Мы потеряли столько дней бесед, А теперь времени почти не осталось.

Он не спорил. Казалось, он рассердился не меньше, чем она.

— Похоже, мне от тебя никак не отделаться.

— До тех пор, пока я сама не позволю от себя отделаться.

Она нахмурилась, плотнее уселась на стуле, крепче сжала его руку. У него не было сил и желания освободиться.

Наступила тишина. Хотя в обоих еще бурлила запальчивость, постепенно затапливаемая горем, в тишине этой было что-то умиротворяющее. Хотя Лиутпранду и не хотелось в этом признаваться, он был рад приходу Аспасии.

— Итак, — сказал он, помолчав, — малышка Феофано выходит за нашего принца. Говорят, она стала красавицей. Она все такая же обманчиво милая, как прежде?

— Даже больше, — ответила Аспасия. — Она хотела этого и добилась.

— Конечно. Мы ни разу не назвали ее имени, иначе все было бы слишком очевидно, но мы прибыли именно за ней.

Аспасия кивнула. Она так и подумала, когда узнала, что Лиутпранд прибыл с посольством.

— Я слышал, — сказал он, — о твоем муже. Старый Никифор получил, что заслужил. Деметрию не стоило ждать, чтобы убедиться в этом.

Суровые слова. Жестокие, если бы их сказал кто-нибудь другой. Но Лиутпранд не выказывал словами сочувствие. Оно было в его взгляде.

— Да, — ответила Аспасия. — Ему не стоило ждать. Он поступил глупо. И поплатился за это.

Тонкие пальцы сжали ее руку.

— Я скажу ему об этом, когда встречусь с ним, — сказал Лиутпранд.

Аспасия засмеялась сквозь слезы.

— Сделай это. Он всегда любил тебя, хотя ты часто приводил его в замешательство.

— Неужели? Я думал, он привык.

— Ему хватало для воспитания терпения и одной меня, — сказала Аспасия. Она поднялась. Ломбардец проявил необыкновенное терпение, но она чувствовала, что он устал. Прилив сил, вызванный ее приходом, иссякал. Рука Лиутпранда была холодна, жизнь покидала его. Ей не удержать его. Он больше не вернется. Все события, которые она запоминала, чтобы поделиться с ним, когда он вернется; прочитанные ею книги, которые были бы интересны ему; все стремительные словесные баталии, в которых никто не может сравниться с ним… Как он может умереть? Он был ее другом, и она только что убедилась в этом.

Он не должен знать, как она малодушна. Она улыбнулась ему и наклонилась, чтобы поцеловать в лоб. Он был обжигающе сух.

— Я приду завтра, — сказала она. — Благослови меня!

Ее слова не могли обмануть его, но у него не было сил спорить. Она склонила голову. Слабой рукой он благословил ее.

Она вышла. Может быть, слишком быстро. Вслед ей раздался новый приступ кашля и встревоженные голоса. Она хотела вернуться. Но что это изменит? Он только рассердится, особенно если увидит ее слезы.

Она расправила плечи и поправила покрывало. Гордо, как подобает царевне, она направилась во дворец.

6

Аспасия не смогла сдержать обещания. К утру Лиутпранд умер. В глубине души она знала, что это случится, и была уверена, что и он это знал.