Парадоксальным образом в тексте Рабона можно найти и обратное. Если человек наделен свойствами или чертами лошади, они, как правило, его не красят. Женщина с лошадиными зубами уродлива (17-я глава), а извозчик, как и лошадь, «пахнет навозом стойла» (17-я глава), то есть отталкивающе воняет. Более того, цирковые борцы с их звериной мощью и звероподобным обликом тоже сравниваются с лошадьми (11-я глава):
Опять вспыхнули рефлекторы, и вышло шестнадцать полунагих великанов с гороподобными мышцами на груди, руках и ногах, среди которых был один негр. Они под приветственную музыку расхаживали по арене, демонстрировали под звуки марша свои великанские тела. Над залом поплыл запах тяжеловозов, запах пота мускулистых жеребцов. Бледная дама в маленькой бархатной шляпке как у французского священника, которая до этого швырнула свой носовой платочек Долли, втянула воздух ноздрями, и ее грудь начала вздыматься.
Этот образ вызывает у женщин эротические ассоциации, рассказчик же не скрывает отвращения, которое вызывает в нем животная похоть (11-я глава)[114]:
Дамы в партере втягивали воздух носом, как плотоядные звери, почуявшие запах крови. Шестнадцать нагих тел, сильные гороподобные торсы, будили жажду битвы, борьбы, криков боли и победы.
Запах крови пробуждает зловещие инстинкты.
Собственно, вызывающий потрясение образ нарезанного кусками кровавого мяса — как животного, так и человеческого, — возникает в «Улице» неоднократно и является одним из специфических маркеров прозы Рабона, причем не только в этой книге[115]. В «Улице» этот образ впервые появляется в видении страшной пекарни, где рассказчик видит себя запеченным в пирожок, который потом режут на ломти вместе с его собственным телом. В рассказе атлета Язона тот же образ появляется при описании нападения изголодавшихся свиней на связанных пленных (17-я глава) и в описании убийства любовницы Язона ее мужем. Убийство описано очень кратко, однако эта страшная сцена надолго запечатлевается в памяти из-за одной подробности: у женщины отрезаны груди.
Однако, без всякого сомнения, сильнее всего читателя «Улицы» шокирует не то, что происходит с человеческими существами в этих трех эпизодах, но описание гибели лошади в 13-й главе. Поскольку главный герой «Улицы» — демобилизованный солдат, и особенно в связи с этой главой, книгу можно причислить к литературному направлению, возникшему после Первой мировой, в котором война описывалась во всем ее неприкрытом ужасе[116]. В этой главе не только проявляется вся сила литературного таланта Исроэла Рабона, благодаря ей книга становится самобытным и важным вкладом в развитие военной темы, хотя в конце 1920-х годов эта тема и выглядела несколько избитой.
И здесь возникает параллель: и человек, и лошадь ранены, оба — жертвы войны, оба затеряны среди темных полей, холодных, равнодушных к их страданиям. Раненая лошадь еще дышит, по-человечески постанывает от боли. Поступок человека — он убивает лошадь, чтобы выпотрошить ее и согреться в ее чреве, — сам рассказчик, совершающий это действие, воспринимает как убийство. «Убийца» даже слышит, как лошадь перед смертью по-человечески ойкает. Это «убийство» сохраняет человеку жизнь, но примириться с собственным поступком он не в состоянии. Освободившись от крестных цепей застывшей лошадиной крови, он продолжает мучиться угрызениями совести — глава заканчивается отчаянной мольбой о прощении, обращенной к мертвой лошади (13-я глава):
Движимый внутренним побуждением, я опустился перед мертвой лошадью, встал перед ней на колени и стал просить у нее прощения, плакать, кричать и рвать, рвать на себе окровавленные волосы…[117]
Рассказчик продолжает жить в тени этой незабываемой жуткой сцены и всю жизнь тщетно взыскует прощения, которого так и не получает.
Изображение перепачканного кровью человека, преклонившего колени рядом с изуродованным трупом лошади, вызывает у читателя ассоциации с картинами Хаима Сутина, на которых часто изображена кровь, стекающая с разрубленного на куски мяса. Образ возопившей крови привлек представителей одного поколения, художника и писателя, каждого по-своему, в их поисках художественного воплощения ужаса жизни и смерти, присущего всякой твари.
Посвящается памяти тех, кто во времена великой трагедии перенес великие страдания, но проявил твердость и страстную волю, чтобы, вопреки всем испытаниям, выжить и дать жизнь новому поколению высокообразованных, гордых и деятельных членов еврейской общины.
Dedicated to the memory of those who suffered the most tragic times yet survived with great resilience and passion for their heritage, giving birth, despite all odds, to a new generation of an educated, proud and active Jewish community.
114
«Зверь в человеке» — это наблюдение, которое постоянно встречается в отзывах на произведения Рабона; зачастую его называют центральным элементом его творчества. См., например, работу И.-И. Трунка (примеч. 90).
115
См. «Балут», с. 32–39, и «Очерки 1939 года».
116
Действие романа-фельетона Рабона «За занавесом» тоже развивается на фоне событий Первой мировой войны. Рабон обращался к тому же предмету в рассказах Ма-йофес и Дер ринг, см. примеч. 72. См. также рецензию Рабона в Лодзер тагеблат от 24 мая 1929 года на знаменитый роман Э. М. Ремарка «На Западном фронте без перемен». Огромное уважение к этой книге, посвященной Первой мировой войне, не мешает рецензенту высказать сомнения в ее художественной ценности. Нужно отметить, что перевод книги на идиш был выполнен Ицхоком Башевисом: Эрих Мария Ремарк, Ойфн майрев-фронт кейн найес («На Западном фронте ничего нового», Варшава, 1929). На титульном листе надпись; «Авторизованный перевод с немецкого выполнен И. Башевисом под редакцией Михаила Вайхерта».
117
Процитированный здесь заключительный абзац 13-й главы был по каким-то соображениям изъят при перепечатке в Лодзер тагеблат. Эта глава из книги Рабона стала очень знаменита, поскольку она была включена в Антологие фун дер йидише прозе ин Пойлн цвишн бейде велт-милхомес 1914–1939, цунойфгештелт: А. Цейтлин, И.-И. Трунк («Антология прозы на идише в Польше между мировыми войнами 1914–1939, составлена А. Цейтлиным, И.-И. Трунком», Нью-Йорк, 1946, с. 611–618). Это глава была отмечена во всех статьях, посвященных «Улице», и недавно перепечатана в варшавском еженедельнике Фолксштиме («Голос народа», март, 1985).