Эта сцена, шокирующая своей макаберностью, выстроена на гротескном осмыслении буквального значения метафоры «Жидоеды». Гротескная абсурдность ситуации создает эффект черного юмора. Особенно отчетливо он прочитывался в момент публикации. Стихотворение было написано в 1930-е годы, после прихода к власти Гитлера, в период разгула антисемитизма в Польше[56]. В этом контексте нельзя не отметить, что воображение Рабона, при всем его буйстве и красочности, не смогло полностью предвосхитить весь ужас Холокоста.

Знаменитое гротескное стихотворение Рабона А левайе («Похороны») служит еще одним выдающимся примером его макаберного юмора. В конце стихотворения Рабон воскрешает мертвеца — тот благодарит всех явившихся на его похороны и сам принимает участие в погребении[57].

Элементы гротеска в поэзии Рабона тесно связаны с постоянным использованием животных, как для отдельных сравнений, зачастую передающих основную идею стихотворения, так и в качестве основных персонажей. Например, такого рода сравнения можно обнаружить в «Жидоедах». В третьей строфе еврей показан глазами тех, кто его жарит. Они видят в нем селедку, а его пейсы сравнивают с кошачьими усами. В двух последних строках стихотворения четыре крысы готовят хрен как приправу к людоедскому пиру. В сопоставлении с упомянутыми ранее кошками, они выглядят гротескным и «логичным» дополнением.

Во многих стихотворениях первого и второго сборника используется прием антропоморфизации животных. Яркими примерами из первого сборника являются стихотворения А балладе фун а ферд («Баллада о лошади»), А гинтише гешихте («Собачья история»), Х’гоб либ («Я люблю»,), а из второго — А гелер вогн («Желтая кибитка») и Дер сойхер фун кец («Кототорговец»).

В последнем стихотворении лирический герой воображает свою поездку в местечко Лутомерск, цель которой — накупить котов. Изумленные жители тащат ему котов тысячами. Только в предпоследней строфе читатель, опешив, узнает, в чем была цель этой странной торговли:

Здесь сочетаются несколько характерных элементов поэтики Рабона: одинокая печаль, которая «рвется» из глубин души и находит утоление в согласном громком вое котов — по-иному герою не выразить своего внутреннего состояния. При этом положение персонажа, стоящего в полночь на рыночной площади местечка в окружении тысяч воющих котов, переводит все стихотворение на уровень гротеска. Есть здесь и юмористический план, который порождает неожиданная гипербола и который парадоксальным образом не только не разрушает атмосферы отчаяния и одиночества, но даже усиливает ее.

Надо отметить, что в стихах Рабона есть отчетливые свидетельства того, что он придерживался левых взглядов. Однако в стихах, которые вошли в три вышеупомянутых сборника, прямых указаний на это практически нет[59]. В любом случае, они блекнут рядом с его громкими, бескомпромиссными протестами против любой несправедливости, напрочь лишенными привязки к какой-либо идеологии. Эти протесты сопровождает не имеющее никакой политической подоплеки отвращение к образу жизни и самодовольству мелких буржуа. Как минимум со второй половины 1930-х годов в произведениях Рабона отчетливо проявляется настороженное отношение к левым взглядам во всех их проявлениях.

Судя по всему, в 1930-е годы Рабон почти не публиковал собственных стихов. По всей видимости, в этот период он был занят переводами с разных языков на идиш. Переводы его так и не вышли отдельным сборником и известны по большей части из разрозненных источников. Он перевел с польского стихотворение Яна Каспровича, а также стихотворение Малкиеля Лустерника, поэта из Лодзи, писавшего в основном на иврите, но иногда и по-польски[60]. Нам удалось также обнаружить перевод с русского стихотворения Сергея Городецкого[61]. Кроме того, он переводил с немецкого (Райнера-Марию Рильке, Эльзу Ласкер-Шюлер, Стефана Цвейга, Альфреда Момберта и др.)[62]; с французского (Жана Кокто, Поля Валери и Франсуа Вийона). Цитата из перевода стихотворения Шарля Бодлера включена в текст романа «Улица»[63]. Связь между поэтическим творчеством Рабона и его поэтическими переводами с других языков заслуживает более подробного изучения.

Между прозой и поэзией Рабона много общего. В 1928 году, почти одновременно с первым сборником его стихов, тот же издатель, Л. Голдфарб из Варшавы, опубликовал его роман «Улица». По сути, одиночество рассказчика, от лица которого написан роман, созвучно тем чувствам, которые описаны в стихах. О темах и мотивах, объединяющих первый сборник стихов и роман «Улица», речь пойдет ниже.

По утверждению Залмана Рейзена, которое было повторено и другими авторами, откровенно сенсационный роман Ди клоле фун блут («Проклятие крови»), опубликованный в Варшаве в 1926 году в издательстве Л. Голдфарба и подписанный «Я. Розенталь», также принадлежит перу Рабона. Судя по всему, Рейзен ошибался[64].

Нам пока не удалось точно установить, когда Рабон начал печатать свои романы отдельными выпусками в газетах на идише, выходивших в Польше. В неполной подборке Лодзер тагеблат («Лодзинская ежедневная газета») за 1919–1932 годы не оказалось ни одного романа, подписанного либо именем Рабона, либо одним из его известных псевдонимов. Однако представляется, что он все-таки публиковал романы-фельетоны — без подписи или под неизвестным нам псевдонимом. Более того, возможно, он создавал или редактировал переводы на идиш иноязычных романов — эти переводы тоже публиковались без подписи. Пока вопрос остается открытым, и подобные публикации в Лодзер тагеблат требуют дальнейшего изучения[65]. При этом известно, что некоторое время Исроэл Рабон зарабатывал на жизнь тем, что писал романы-фельетоны для варшавской газеты Гайнт («Сегодня»), В ней было опубликовано три романа, подписанных его основным псевдонимом, Исроэл Рабон, а именно: