«Разве Катерина мало побыла с тобой?» — сказала Тамара.

«Побыла»!

Что же происходит?

Он потерял возможность работать, обречен на болезнь, на неподвижность и слабость; друзья и ученики отдалены от него; теперь он теряет и дочь?

Вот он лежит и не знает, что будет с ним дальше…

Нет, внешние события жизни мало всегда значили для него; бывали они более благоприятными или менее — это означало лишь, что они благоприятны более или менее; главное сохранялось внутри Элэл, он носил главное глубоко в себе, и то, что он унаследовал, и то, что нажил сам; содержавшееся в нем, в его душе, было для него важнее, а потому оказывалось сильнее внешних событий и независимо от них — его призвание, убеждения, пристрастия, цели, наконец, потом и его любовь; и он мог устоять при каких угодно изменениях во внешних по отношению к его душе обстоятельствах.

Так было.

Ныне же с ним стало происходить что-то такое, что могло оказаться сильнее его. Будет ли ему, чтобы устоять, не поддаться, достаточно того, что есть в нем?

Он лежит, не зная, что сделается с ним дальше…

Что же Яконур не вспомнит о нем, не возьмется за него?.. Как там его судьба, чем занята она, почему отвлечена от него?

Да, вот лежит он… И ничего не знает о том, что с ним будет дальше…

ИЗ ТЕТРАДИ ЯКОВА ФОМИЧА. «Э пр во все б степ нач с инт в ч биол п что по мн мн уч этич и соц пр с ктр в св вр столк ф-ат покаж дет заб по ср с пр воз в св с возм антиг исп компл б н (ИТФ)».

Кирилл Яснов положил трубку на место.

Сидел, повернувшись в кресле в сторону телефона, не убирая с него руки.

Тихий, глухой голос Ревякина…

Слова, на которые не возразишь.

Что ответить?..

Сидит, протянув руку к телефону. Узкая ладонь прикрывает диск, длинные пальцы — на трубке. Смотрит на телефон…

Когда Кирилл заканчивал исторический факультет, направлений на работу выпускникам у них не выдавали, — историки не были нужны. В лучшем случае он мог получить в школе шесть-восемь часов нагрузки, практически ничего. Отучившись, он приехал домой, положил перед отцом на стол свой диплом и сказал: «Здравствуй, папа, вот я приехал. Сын твой не хуже других, только работы для него по окончании института нет».

Отец был учителем. Кирилл хотел следовать ему…

И вот положил он перед отцом свой диплом, сказал эти слова. Отец ему ответил: «Не огорчайся, сын, значение идеального с каждым годом будет все возрастать».

Кирилл пошел рабочим в геологоразведку.

…Речной трамвайчик ткнется в берег, затихнет.

— Ну, тут романтики всего по колено!

Один шаг — и сапог в болоте до самого края голенища. Пытаешься вытащить ногу, дергаешь ее, а нет ожидаемого чавканья, топь держит тебя молча, упорно, накрепко. Тянешь сапог руками, выбираешься… Поднимешь голову, смотришь на других — картинка!.. До травы доковыляешь, там хоть землю под собой почувствуешь. Осока густая, высокая. Стрекозы копошатся в мокрой траве; смрад, хлюпанье. А до вышки еще далеко… Выжмешь портянки, сидя у вагончика на санях с взрывчаткой. Вагончик уже немало повидал — облупленный, ржавый, окна досками наполовину забиты, доски темные, расколотые трещинами.

Устроишься на нарах под потолком; абстрактная фреска над тобой из грязи и присохшей травы.

— Что это? — спросит кто-нибудь из новичков.

— Да затопляло.

— И до потолка вода была?

— Нет, вода не до потолка, только щепки до потолка плавали…

Кирилл был своим среди своих, он жил этой жизнью всерьез.

Любил забраться на вышку. Не спеша поднимался по узким деревянным лестницам. Подолгу стоял наверху. Смотрел: зеленая сочная равнина была вокруг, сплошь яркая поляна да озерца на ней; вниз уходили перекрестья труб и тросов. Слушал: отсюда ему слышна была первозданная тишина и в ней, очень четко, все голоса — от подъемника, от генератора, от балка…

Он колебался, когда ему предложили стать секретарем парткома. Он только что обрел новую профессию и овладел новым своим местом в жизни; согласиться — значило отойти и от этой, второй уже, специальности и опять начать сначала, попробовать себя еще раз в новой роли; он рисковал едва установившимся в нем душевным равновесием, едва лишь выстроенным внутренним миром. К тому же одно дело — геологоразведка, конкретное земное занятие, плюс ведь у Кирилла имелась уже и квалификация; и другое — выборная должность с малоизвестными ему видами деятельности. Да и никогда он не задумывался об этой работе как возможном своем призвании, он не был уверен, что это для него и что он справится. И наконец, согласие делалось нелегким и потому, что разведка шла плохо и считалась обреченной.

Был по делам в Надеждине, пошел в музей. Взял в руки темные кандалы, металл оказался холодный; положил — услышал сухой стук. Ходил по просторному деревянному дому, смотрел, читал. «Список на выдачу одежды политическим ссыльным, высланным на жительство в Надеждинский край». Письмо в «Путь Правды». Сыскной лист для полицейских управлений на тех, кто бежал. Фото: первая маевка. Страницы из адресной книги ЦК за двенадцатый — четырнадцатый годы, ее вела Крупская; быстрый, твердый почерк…

Известность Надеждина, — Кирилл помнил, — с 1596 года (Миллер, «История Сибири»); в 1774-м сюда ссылали участников Пугачевского восстания, затем пошли в Надеждино декабристы, петрашевцы, народовольцы, польские повстанцы; социал-демократы.

Главным были не вещи и не бумаги, главным были здесь лица на портретах и фотографиях; а в лицах — глаза.

Кирилл был историк, история для него была густо населена людьми; их жизни, поступки, мысли служили Кириллу образцами хорошего, дурного, великого, пустого, мелкого, достойного, тщетного, вечного, которые он вобрал в себя, чтобы примерять к ним собственные мысли, поступки, жизнь.

Он стоял перед фотографиями и вглядывался в эти глаза.

Спрашивал себя: смог бы?..

Согласился. Стал секретарем.

Реакция разных людей была разной; он услышал все соображения, какие успел обдумать.

В нефть уже мало кто верил, кроме двух-трех ученых, первыми выступивших с прогнозами, основанными всего лишь на предположениях… Надо было или упрямствовать, или сдаться фактам.

Благополучно скончался позорный бум с нефтяными включениями, обнаруженными в кернах, — оказалось, что бурильщики применяли трубы, использованные до этого в Закавказье.

Много чего хлебнул тогда Кирилл.

Разведка продвигалась на север, за Яконур, но все безрезультатно… Пришел приказ свернуть работы. Потянулись по рекам в обратный путь баржи с оборудованием. Торопили с демонтажом, погрузкой, ликвидацией… Кто-то все же продолжал еще испытывать скважины.

И тут Ремезовская опорная скважина дала фонтан горючего газа.

Баржи вернули.

Через год под Иней выкачали ведро долгожданной нефти.

Еще через год в Перфирьеве была уже целая бочка…

Потом начались фонтаны.

Это уже была промышленная нефть.

Разведчики уходили, отдавая площадки промысловикам. Торжественно, под оркестр, открыли первый вентиль.

…Вертолет зависнет на минуту, опустится, умолкнет.

Спрыгнешь — перед тобой серебристый цилиндр на пустынном берегу. Громоотводы иглами выставлены в небо. Закат горит слева, справа с ним конкурирует рваный факел попутного газа. Бок цилиндра — розовый от последнего солнца.

Кругом вода; озерки, лужи, колеи, полные до краев; топь, — все под сапогами разговаривает. Высоко на резервуаре — следы наводнений.

Подойдешь, послушаешь: нефть шумит в нем, идет из скважины, — низкие тона, да где-то, в контраст, подзванивает высоко, — в вентиле, наверное. Кирилл прикладывал руку к холодному металлу, чтобы почувствовать движение нефти, приближал ухо, чтобы различить ее урчание.

Вот и все…

Поднимался по зигзагам лесенки; там — нефтяной запах, грохот стального листа под ногами.

Вот как просто все под конец.

Когда спустился, закат уже слабел, резервуар был теперь розовым с другой стороны, — факел пересилил…