Дверь открылась, как только они подошли к ней. На них смотрел улыбающийся дворецкий.

— Харлоу, — радостно воскликнул Генри, — познакомьтесь с миссис Оуэн! — Он все еще держал Энн на руках.

— Мадам, — торжественно поклонился седовласый дворецкий.

— Поставь меня на ноги, — прошептала Энн на ухо Генри.

Он не послушался.

— А это — миссис Крафт, экономка.

Энн пыталась и в таком смешном положении сохранять какое-то достоинство, но Генри, пользуясь тем, что его рука спрятана под ее пышными юбками, ущипнул ее за бедро. И ее приветствие миссис Крафт, женщине на вид очень чопорной, прозвучало как неприличный писк. В ответ на это Генри разразился хохотом. В первый раз за все время их знакомства Энн видела, что Генри по-настоящему счастлив, и радовалась тому, что она была причиной этого счастья.

— Пришлите ужин наверх, когда мы позвоним, — приказал Генри, поднимаясь по лестнице с Энн на руках. Он даже не сбился с дыхания, пронеся ее до двери в конце коридора, где нехотя поставил Энн на ноги.

— Ты можешь поменять в этом доме все, что тебе будет угодно. У меня есть только одно условие, — сказал он так серьезно, что у Энн замерло сердце. — Ты можешь завести свою гостиную, свой будуар и все, что захочешь, но я хочу, чтобы у нас была общая спальня. Я хочу, чтобы ты всегда спала со мной в одной постели. Каждую ночь.

Энн так обрадовалась, что с трудом удержалась от смеха.

— Я согласна, — кивнув, сказала она.

Он открыл дверь, и они оба, не сговариваясь, взглянули на большую кровать в дальнем углу комнаты. Остальная мебель также была массивной и выдержанной в строгом стиле. Дерево и кожа — все в красно-коричневом цвете, включая и кровать из орехового дерева под темно-красным бархатным балдахином. В комнате жарко пылал камин.

— Если ты голодна, я могу вызвать горничную.

Энн покачала головой — она вдруг поняла, что от беспричинного страха у нее дрожат коленки.

— Мне, наверное, нужно… — прошептала она. — Раздеться. Может быть, горничная поможет мне? — Она старалась не смотреть на Генри. — И я полагаю, тебе понадобится камердинер, чтобы… — она замялась, — чтобы подготовиться… ко сну.

На лице у Генри расцвело такое выражение любви, которого Энн до сих пор у него не видела. Он подошел к ней, взял в ладони ее лицо и нежно поцеловал.

— Я думаю, что сегодня мы обойдемся без их услуг.

Энн решила, что не должна так нервничать. Последние несколько недель в ее воображении они только и делали, что целовались. Но сейчас все было по-другому. Сейчас должно было произойти то, к чему все их поцелуи были только прелюдией. Вот сейчас это случится. Господи!

— Начинаешь ты, — сказал Генри, подняв подбородок. — Развяжи мне галстук.

Энн посмотрела на затейливый узел и спросила:

— Кто его завязывал?

— Камердинер Алекса. А почему ты спрашиваешь? Неужели такой сложный узел?

— Да, — она трясущимися пальцами пыталась развязать галстук, а не затянуть его еще сильнее. И когда ей это удалось, она с облегчением вздохнула.

— Теперь — я, — сказал Генри. — Повернись. — Он очень медленно начал расстегивать длинный ряд мелких пуговиц на ее платье, — Вот что я сделаю, — словно удивляясь, тихо сказал он и прижался губами к ее обнажившемуся плечу. Эта ласка мгновенно отдалась страстным желанием в груди Энн и в тайном местечке в низу живота.

Через каждые три-четыре пуговички Генри останавливался, чтобы поцеловать и приласкать ее нежную спинку. Наконец, весь длинный ряд пуговиц был расстегнут. Если бы Энн захотела, то смогла бы одним лишь движением плеч освободиться от платья. Но она не стала делать этого и повернулась к Генри. Жадному взору Генри открылся верх тонкой батистовой сорочки, под которой соблазнительно круглилась грудь. Его глаза замерли на этих очаровательных кремовых холмиках. Энн услышала, как он глубоко вдохнул.

Энн отважно сняла с Генри пиджак и отбросила его в сторону. Потом, прикусив нижнюю губу, расстегнула пуговицы его жилета. Генри стоял, не двигаясь, только дыхание его участилось, когда она дотронулась до его крахмальной сорочки. Энн осторожно расстегнула пуговицы, обнажив его мускулистый, слегка покрытый мягкими курчавыми волосками торс.

— Ах! — вырвалось у нее восхищенное восклицание, когда она положила руку ему на грудь и почувствовала, как напряглись мышцы. Она с восторгом смотрела на свое открытие, поскольку еще ни разу в жизни не видела мужской груди. Перебирая пальчиками мягкие волоски, Энн улыбалась от невыразимого удовольствия. Вдруг Генри остановил, ее ласки, накрыв ее руку своей ладонью.

— Моя очередь, — охрипшим голосом сказал он.

Он поцеловал ее в шею, одновременно опытной рукой опуская, бретельки с ее плеч. Потом приник губами к ее рту, а сам в это время распустил завязки ее корсета. Генри отступил на шаг, одной рукой держа ее за запястье, потом резко потянул Энн на себя, заставив сделать шаг вперед и переступить через соскользнувшее к ее ногам платье.

— Игра закончена, — Генри прижал Энн к себе. Он поцеловал ее долгим и глубоким поцелуем, в котором слились любовь и тоска, радость обладания и нетерпение. Одним сильным движением Генри поднял ее. Энн обхватила его горячее, крепкое тело согнутыми в коленях ногами. Он целовал ее груди, а она со стоном водила пальцами по его густым волосам, положив локти ему на плечи.

Энн почувствовала, что падает, и прижалась к Генри еще сильнее, но оказалась благополучно лежащей на кровати. Он быстро сорвал с себя сорочку, наклонился и поцеловал ее, а потом, отступив на шаг, освободился от остальной одежды.

Энн не знала, следует ли ей тоже снять с себя сорочку, но вспомнила, как мать говорила, что нужно оставить на себе как можно больше одежды, когда муж будет исполнять свой супружеский долг. Решив, что полностью раздеваться нельзя, Энн закрыла глаза и стала ждать.

— Энн.

Она открыла глаза и увидела его ослепительную наготу, скользнула глазами к его победно напряженному жезлу.

— О, Боже! — восхищенно выдохнула она и снова закрыла глаза.

— Что ты делаешь? — спросил он, и Энн показалось, что Генри едва сдерживает смех.

— Жду.

Энн же могла видеть себя со стороны. А выглядела она действительно забавно: тело напряжено, глаза крепко зажмурены, зубы сцеплены, руки сжаты в кулаки. Даже пальцы ног в комнатных туфлях были поджаты.

— У тебя такой вид, словно ты ждешь казни, — сказал Генри с ласковой улыбкой.

— Ох! Прости.

Генри, совершенно обнаженный, лег рядом свей. Энн зажмурилась еще сильнее. В голове у нее крутилась только одна мысль: рядом с нею — голый мужчина. Голый мужчина. Голый мужчина.

— Энн.

Она открыла глаза.

— Это — я, Генри.

— Но ты же голый! Я никогда не видела тебя голым. Это несколько неожиданно.

— Но это все равно я, — сказал он и поцеловал ее горячую щеку. — Может быть, ты почувствуешь себя лучше, если тоже разденешься?

— Нет. Я бы почувствовала себя лучше, если бы ты оделся.

Он рассмеялся, а Энн нахмурилась — все это совсем не казалось ей забавным.

— Это бы помешало нам сделать то, что мы хотим, — прошептал он.

— Полагаю, что — да, — неуверенным тоном протянула она, мысленно вновь возвращаясь к советам своей матери.

— Любимая, это просто мы. Генри и Энн. После всего того, через что мы прошли, это будет нетрудно. — Он снова поцеловал ее, на этот раз положив большую, теплую ладонь ей на живот. Сначала Энн сжалась, потом расслабилась и сосредоточила все мысли на его чудесных губах, на его нежном языке. Она медленно оттаяла под его поцелуями и, потянувшись к Генри, обняла его. А он, в свою очередь, прижал ее к себе покрепче.

Она почувствовала его горячее сильное тело и подумала, что нагота — это прекрасно.

— Раздень меня, Генри, — прошептала она ему на ухо, тут же до смерти перепугавшись собственной смелости.

Не говоря ни слова, он стал расстегивать атласные пуговички, которые соединяли лиф сорочки. Энн услышала, как он с шумом втянул в себя воздух, когда его взгляду предстала ее обнаженная грудь. Она эхом ответила ему, когда почувствовала его рот на своем моментально затвердевшем соске. Он долго целовал и посасывал сначала один сосок, потом другой, а рука его ласкала ее бедра. Генри встал на колени и начал медленно стягивать с нее рубашку. Она чувствовала, как обнажается живот, потом бедра, потом ноги, и наконец, он отбросил тонкую ткань в сторону. А потом он лег на нее всем телом, и Энн подумала, как это прекрасно — ощущать теплое и сильное, твердое и нежное, тяжелое тело мужчины на себе.