Мне кажется, что данный второй вариант, потерявший, может быть, некоторую свою точность и философскую заостренность, практически возможнее к осуществлению в театре, и мне сдается, что было бы жалко, если бы ещё театр и автор не сделали усилий, и если бы друзья театра и автора, и Комитет не помогли бы доделать эту вещь, потому что наличие литературных и театральных перлов, которые здесь есть, при такой нашей театральной бедности сейчас, заставляет нас не бросаться такими богатыми вещами».
Леонид Леонов говорил, что пьеса ему «очень понравилась», что «литературные её качества очень высоки и, конечно, мне бы хотелось, чтобы она была в репертуаре», что «сказка, которую мы прослушали, очень изящна, исполнена блеска, большой памфлетной остроты, большого остроумия», что «автор сделал второй вариант очень честно, это не механическая правка первого варианта…» Но!.. Но дальше его мысль развивается по примитивнейшему направлению. По его мнению, главное — «чтобы не возникало никаких параллелей». «А что, если бы ушел Ланцелот тотчас после победы над Драконом?»; «Я бы убрал целиком женитьбу Бургомистра»; «А те вопросы, которые решает автор, были ли они решены на Московской и Тегеранской конференции? Я, например, этого не знаю». И как вывод: «Если бы это было убрано — не возникало бы никаких параллелей. Это смотрелось бы легко, просто, приятно, и комедийный сюжет, который здесь вложен и который автор хорошо нашел, это очень самостоятельно и хорошо, ловко сделано…».
Прежде, чем дать слово Илье Григорьевичу Эренбургу, мне хотелось бы привести кусочек того разговора, что состоялся у нас в апреле 1967 года и в котором речь шла о первом варианте «Дракона»: «Когда Шварц был в Москве в сорок четвертом году, мы встречались. Перед этим началась кампания против книг — на Платонова, Сельвинского, Федина за книгу о Горьком, на Чуковского за «Бармалея», на шварцевского «Дракона». Спектакль я не видел, но пьесу читал. В Комитете говорили, что фашизм уже разбит и не возродится, поэтому что ж про него ставить пьесу, а если это написано не о фашизме, то это на совести автора. Я понял, что это идет откуда-то сверху (Сталин, я думаю, не читал «Дракона»), и говорил Шварцу, что с «Драконом» нужно немного подождать. У запретивших были веские резоны: Шварц бичевал деспотизм, жестокость, приспособленчество, подхалимаж. «Цепные» души рассердились: это было в 1944 году не по сезону».
Теперь станет понятней его вступление на обсуждении, на которое он несколько опоздал. Он хотел упростить спорные ассоциации, вызвавшие страх у «цепных душ»: «Вы меня простите, я буду говорить публицистически. Художественно я ставлю пьесу очень высоко. Но думаю, что в общем сейчас не дискуссионный вопрос о том, хорошо ли она написана, — как будто все согласны с этим, и об этом говорить не приходится… Первый вариант художественно мне больше нравился, он лучше. Но первый вариант был — в порядке политическом — абсолютная неразбериха, настолько, что все время у меня мысль разобраться, о чем идет речь, о государстве, захваченном фашистами, или о фашистском государстве. Это сказочное путало два мира. Франция и Германия. Положение Франции, захваченной драконом, и положение Германии, где дракон более или менее… Из второго варианта для меня ясно, что речь идет о захваченном фашистами государстве и о том безобразии, которое представляет эта маскировочная полуфашистская, камуфлированная группа, — то, что нам важно. Необходимо это во всех странах разгромить, и не оружием, а разоблачением. И в этом отношении пьесе предстоит очень большая дорога. Я её вижу во всех театрах Европы… Политическое значение такой пьесы огромное. Поэтому что тут нужно сделать? Первое — убрать все то, что дает впечатление о том, что это Германия. Это осталось из-за имен. Пускай это будут фантастические имена… Это страна X… Пускай Ланцелот будет одним из таких странствующих рыцарей, на котором не концентрируется монополия освобождения. Здесь он, по существу, главный освободитель. На это претендовать можем только мы. И тогда не будет ассоциаций, — а где он был, а почему у него не было оружия. Значит это нужно сделать фантастическим, условным. Ланцелот в моем представлении — это народ… Политическим разгромом фашизма мы, художники, заниматься не можем. Заниматься моральным разгромом фашизма — это наше дело. И это первое художественное произведение, которое посвящено этому вопросу, то есть основной задаче завтрашнего дня».
Из выступления Сергея Юткевича: «Мне, во-первых, кажется, что на оценке пьесы сказывается какая-то наша совершенная неразбериха жанровая… Не понять того, что является силой Шварца и что является глубочайшей традицией, свойственной вообще фольклору и сказочной литературе, это не понять, конечно, существа пьесы, её закономерности и её крайней желательности. Ограниченность жанровых средств — это вещь совершенно не здоровая.
По поводу точного адреса вещи. Претензии к пьесе, чтобы она заключала в себе ещё показ второго плана, ещё народных масс Европы, совершенно несправедлива, это совершенно не свойственно данному жанру. От сатирического памфлета или сказки не надо требовать этого плана. Это не в его задаче. Тогда писать некий гибрид, который не может существовать в искусстве, было бы бестактностью Шварца, если бы он попытался это сделать.
Шварц писал, конечно, пьесу заново… А нужность этой пьесы сейчас чрезвычайная. Я думаю, что Николай Федорович (Погодин. — Е. Б.) глубоко не прав, говоря, что «я вижу эту пьесу на сцене Болгарии, Румынии и т. д.». Её нужно увидеть прежде всего на сцене Москвы. Мне все-таки кажется, что за пьесу последовательно дерется театр, потому что он считает, что это очень нужная для нас в театре вещь, и её сейчас очень легко дотянуть до нужного результата».
То есть, каждый хотел спасти пьесу и спектакль самыми различными средствами. Кто отстаивал их художественную ценность, кто — политическую, кто, — используя знания законов жанра. И каждый находил свои аргументы, и по мелочи предлагал кое-что ещё раз поменять. И, конечно же, Акимов и Шварц прекрасно видели и понимали эту игру. И они её продолжали.
Акимов: «Мне очень приятно, что эта новая работа Евгения Львовича Шварца нашла моральное признание и художественную оценку у большинства присутствующих. Я всегда был убежден, и сейчас убеждаюсь в политической нужности этой пьесы. Когда меня спросили, неужели стоит возиться с темой мещанства, против которого она направлена, я был убежден, что с европейским мещанством возиться стоит, оно будет многое представлять собою завтра. Поэтому посвящать пьесу целиком отрицательным персонажам не стоит. А та прослойка, против которой направлена эта пьеса, это самая хлопотливая прослойка. Она и будет вызывать наше внимание. Нужность этой пьесы несомненна. А если пьеса эта нужна, если мы условимся в основном на этом, то нужно всем вместе её доделать и исправить. Здесь уже было сделано много правильных указаний… т. е. уяснение, уточнение того второго варианта, который сейчас есть, если это будет сделано театром с помощью Реперткома и всех прочих начальников, которые нам помогут, то мы можем в довольно быстрый срок довести данный экземпляр пьесы до того, чтобы ни одним лишним словом он не вызвал ненужных ассоциаций и сомнений. После этого театр доработает спектакль по данному варианту, потому что я не перестаю верить в конечный успех и победу данного предприятия».
Из выступления Евгения Шварца: «Собственно говоря, Николай Павлович сказал в основном то, что я хотел сказать. Действительно, самый спор, сказка это или сатира, кажется мне схоластическим и ненужным. Есть разнообразные виды сказок, есть сказки, похожие на пьесу, на сатиру, и есть сказки-сатира, и это совершенно не противоречит сказочному жанру. И действительно, убрать из сказки все то, что в ней есть политического, мне неинтересно. Я в прошлый раз говорил и повторяю ещё раз, что мы — единственное поколение, может быть, которое имело возможность наблюдать не только судьбы людей, а и судьбы государств. На наших глазах государства переживали необычайно трагические вещи, и эти вещи задевали нас лично. Мы были связаны с ними, как будто это происходило рядом. От поведения Франции, Норвегии, Румынии зависела судьба многих друзей в Ленинграде. Поэтому не использовать всего того опыта, который дала нам война, было бы неинтересно».