Недавно я снова читал «Одну ночь». В нашей театральной студии мы делаем отрывки из III акта, сцену с ребятами — очень это восхитительно даже в таком исполнении. А потом я собираюсь дать им отрывки из «Далекого края».

Пишите мне, дорогой. Ваши письма значительно скрасили мою не слишком разнообразную жизнь. Обнимаю вас.

Малюгин».

Пытаясь что-то разъяснить, Шварц пишет в редакцию газеты. Его письмо, конечно, не публикуют, а разыскать его мне не удалось. Но по ответу редакции, сохраненному Евгением Львовичем, не трудно догадаться, о чем в нем говорилось. Ответ пришел только в июне: «Редакция не считает статью С. Бородина удачной по форме, по аргументации, признает в то же время справедливой главную мысль этой статьи, находит Вашу пьесу-сказку «Дракон» произведением глубоко порочным… Ваше письмо подтверждает, что смысл возражений по адресу пьесы-сказки Вами не понят. В письме своем Вы продолжаете настаивать на том, что универсальный показ рабьего состояния людей, трусость, предательство и проч. служит якобы целям борьбы с гитлеризмом. В письме Вы продолжаете настаивать на односторонней и ложной трактовке сил народа. Вы видите только одно явление — растленных под властью оккупантов — и ни слова не говорите о тех реальных силах, которые неустанно противодействуют власти оккупантов. Ясно, что Ваши возражения должны быть пересмотрены».

Судя по ответу, газете и их «литературному вышибале», вероятно, не хватало в пьесе партизанского отряда. Один Ланцелот их не вдохновлял. Жаль, что пьеса — сказка, жаль, что действие происходит не у нас, а то бы они потребовали «усиления роли партии» в борьбе с «оккупантами». Как потребовали этого от фадеевской «Молодой гвардии».

Но запрета не последовало. Не могли же Репертком и Всесоюзный комитет по культуре признаться, что они проморгали пьесу. Они ждали спектакль.

И репетиции продолжались.

И решение о переезде театра в столицу было «решено положительно».

— Собираться в Москву мы начали ещё в апреле… Сталинабад в последнее время стал мне очень нравиться. Несмотря на отвратительное ощущение, вызванное ругательной статьей (оно улеглось через шесть-семь дней), вся весна вспоминается, как праздник. Уже в марте весна, которая, в сущности, чувствовалась всю зиму, вдруг начала сказываться так ясно, что даже не верилось… Много друзей появилось в Сталинабаде. Когда окончательно выяснился день отъезда, стало жалко уезжать…

15 апреля театр прощался со Сталинабадом. «Общественность столицы устроила ленинградцам теплые проводы, — сообщала газета «Коммунист Таджикистана» 18 апреля. — В помещении театра оперы и балета состоялось торжественное чествование труппы. Представители партийных, советских и общественных организаций, работники искусств в своих выступлениях отметили огромные творческие успехи театра, их благотворную роль в культурной жизни республики. Делегации сталинабадских театров поднесли своим соратникам по профессии красочно оформленные адреса…». В заключение этого вечера артистами театра Комедии был дан концерт, в котором исполнялись сцены из новых спектаклей.

Правительство Таджикистана присвоило ведущим артистам республиканские звания. Так народными артистами Таджикской ССР стали Н. П. Акимов, Б. М. Тенин и И. П. Зарубина; заслуженным деятелем искусств — Л. А. Кровицкий; заслуженными артистами — Л. К. Колесов, Л. П. Сухаревская, Ж. Н. Лецкий, Г. А. Флоринский, П. М. Суханов, И. А. Ханзель, К. Я. Гурецкая, Т. В. Сукова, композитор Л. В. Песков. А почетными грамотами Президиума, награждены чуть ли не полтруппы.

Уезжали тремя эшелонами. Первый ушел 6 мая, второй — восьмого. На третьем — девятого — поехали Евгений Львович и Екатерина Ивановна. Когда приехали в Ташкент, оказалось, что первые два ещё стоят там. Они пересели в первый, который тут же отошел от платформы, и 17 мая были в Москве…

Судьба «Дракона»

Их поселили в большом номере гостиницы «Москва».

Наташа с Гаянэ Николаевной были ещё в столице. Радость встречи с дочерью перекрывала все мелкие неприятности быта и репетиционного периода в театре. Вскоре Гаянэ Николаевна уехала в Ленинград. Наташа пока оставалась в Москве. Но в середине июля уехала и она. И 23 июля она сообщает: «Дорогие мои папочка и Екатерина Ивановна! Вот я и в Ленинграде. Ехали мы прекрасно. Подъехав к Ленинграду, мы увидели, что нас никто не встречает. Немного спустя, я услышала знакомый голос: «Девочка Наташенька едет в этом вагоне?» Я решила не откликаться. Потому что мне было стыдно, что вместо девочки — Наташеньки появится огромная девица с прической и на каблуках. Но потом мама нашла нас. Мы наняли двух людей, и они за 200 рублей довезли наши вещи на трамвае. Папочка, ты вчера звонил маме, а у неё, оказывается, испортился телефон. Но так как Иосиф Александрович ей сказал, что мы выезжаем в субботу, то она встречала все поезда, приехавшие из Москвы. Квартира наша очень большая и пока что неуютная, не обжитая. Одна комната 30 м, а другая 17 м. Мебель почти вся сохранилась. Мне, к величайшему удивлению, приятнее всего было видеть пианино. Я даже немножко поиграла по нотам. Оказывается, не совсем забыла. Города я ещё как следует не видела, а то, что я видела, проезжая на трамвае, было мне незнакомо. Вообще у меня пока такое впечатление, будто я приехала не в тот город, в котором я прожила почти что всю жизнь, а будто бы приехала в совершенно другой город, будто бы я просто эвакуировалась в чужой город. Сейчас здесь идет дождь. На улице слякоть. Я сижу в комнате одна. Мама на концерте, а бабушка спит, и ужасно мне здесь грустно и одиноко. Я не могу себе представить, что всегда придется жить здесь. Но, должно быть, это только в первые дни так. Может быть, потом будет веселее. Да, сейчас мы с бабушкой заперты. Мама ушла, захлопнула дверь, и мы с бабушкой не знаем, как открывается этот замок. Не знаю, как нас отопрут. Думаю, что маме придется лезть в окно. Ну вот и все. До свиданья. Привет нашим соседям и всем, кого я знаю. Целую вас крепко, крепко.

Ваша Наташа».

А театру в Москве предоставили помещение Центрального клуба железнодорожников. Репетиции продолжились на новом месте. ««Дракон» все время готовится к показу, — записал 16 июля Евгений Львович, — но день показа все время откладывается. Очень медленно делают в чужих мастерских (в мастерских МХАТа и Вахтанговского театра) декорации и бутафорию. Вчера я в первый раз увидел первый акт в декорациях, гримах и костюмах. Я утратил интерес к пьесе».

И тем не менее, в начале августа начались прогоны и просмотры спектакля. Премьерой считается представление, данное 4 августа, когда его принимало начальство. Постановка и сценография Н. Акимова, композитор Л. Песков. Заглавную роль исполнил Л. Колесов, в роли Ланцелота — Б. Смирнов, Бургмистр — П. Суханов, Генрих — И. Ханзель, Шарлемань — Г. Флоринский, Эльза — В. Лебедева, Кот — А. Сергеева. У зрителей спектакль имел колоссальный успех.

В отчете «Творческая работа театра КОМЕДИИ в 1944 г.» сказано: «Е. Шварц — «Дракон»». Эта комедия-сказка была трижды показана театральной общественности Москвы и один раз широкой публике. Острота политических проблем, затронутых автором в этой пьесе, потребовала дальнейших уточнений и доработок. Поэтому в течение 1944 года спектакль больше не ставился». (ЦГАЛИ СПб. Ф. 261. Оп. 1. Ед. хр. 27).

Театральные чиновники дождались своего часа.

В тот же день, 4 августа, в Комитете по делам искусств состоялось обсуждение спектакля. Стенограмму разыскать не удалось. Более того, Н. Акимову казалось, что и обсуждения-то, по существу, не было. Были сказаны некие общие слова о неправильно трактованной тогдашней международной обстановке, и только. Но очень точный и аккуратный человек Н. Н. Чушкин в тот день сделал в дневнике запись некоторых высказываний принимавших спектакль, которые и продиктовал мне однажды в начале семидесятых годов: