— Ироды! — с возмущением воскликнул Фрол. — Ироды, ироды, и не спорьте со мной!

— А потом наложили на мужиков дань — восемьсот тысяч. Где хочешь возьми, а заплати. Ну, и брали последнее. А губернатору звезду на шею повесили. — Петр замолчал.

Викентий, слушая этот разговор, думал: «Несколько лет тому назад таких разговоров и в помине не было! Но от столь опасных разговоров до открытого возмущения один шаг!.. Видно, Ольга Михайловна надежно посеяла то, что уже дает ростки… Андрей Андреевич на каждом шагу прекословит мне и всем, кто хочет мира на селе. Петр рвется на волю. Даже Фрол начал поговаривать так, как я от него никогда не ждал, а этот гуляка ямщик дерзит в глаза Улусову — и хоть бы что!.. Недаром Никита Модестович ходит какой-то понурый и все оглядывается по сторонам. Плохо, очень плохо!»

— Это верно, батюшка, насчет насильничания? — прервал размышления Викентия Андрей Андреевич.

— Может, верно, может, нет, — рассеянно ответил Викентий. — Все споры можно решать мирно.

— Да, мирно!.. Вон Улусов наш! — злобно скривившись, заговорил Андрей Андреевич. — Заставь его по-мирному.

— И заставим, — твердо заявил Викентий. — И сделаем все мирно. Если даже сенат откажет, все равно Улусов отдаст земли селу.

— Да, да, отдаст. Держи карман шире! — Фрол досадливо крякнул и начал теребить недавно отпущенную бородку. Он только что женился, а женатому без бороды быть неприлично.

— А вот и отдаст.

Некоторое время все молчали, думая каждый о своем. Андрей Андреевич шумно вздыхал.

— Что-то на селе стало скушно, — зевая сказал он. — В миру всякие происшествия, а у нас никаких… Бывало, всякое случалось, а теперь тихо.

— Да у нас, слава богу, пока тихо, а кое-где пошумливают. — Андриян пододвинулся к Викентию. — Я тоже слышал, отец Викентий, будто кругом неспокойно. В Саратовской губернии, говорят, мужики против бар бунтуют.

— Саратовский мужик — известный бунтовщик, — с явным одобрением заметил Андрей Андреевич. — На Волге живут, атаманщина. Им не впервой против царей ходить.

— А у нас тоже жди шуму, — начал Петр. — Ежели дед привезет из сената плохое решение, как, батюшка, хочешь, а с Улусовым нам скандалить.

— Да уж пошумим, — живо откликнулся Андрей Андреевич. — Улусов на землю правов не имеет. Мы свои права выставляем, только и всего.

— А он на те права наплюет, — мрачно проговорил Фрол.

— А наплюет, я первый шум подыму, святая икона.

— А что? Мне и так и эдак петля, — горячился Андрей Андреевич. — Отберем у него землю и поравняем.

— Как так поравняем? — насторожился Петр.

А что тебе, то и мне.

— Будет болтать-то! — Петр скривил губы. — У одного ума да силенок на тысячу десятин, а у кого на десять не хватит.

— Нет, на землю у всякого человека умишка найдется. Хоть и на тысячу десятин. Только тысячи десятин человеку не надобно. Ему надобно, чтобы прокормиться, десять десятин… А прочее — это уж, стало быть, мироедство.

— А что, Петр Иванович, — вмешался в разговор Викентий. — Андрей Андреевич, с одной стороны, прав. Конечно, землю надо разделить поровну.

— Ты бы, батюшка, ежели такое говоришь, взял бы да и отдал миру свои тридцать три десятины земли… Зачем они тебе? Человек ты одинокий, деньги берешь с живого-мертвого, и церковная земля у тебя есть, — съязвил Петр. — На, мол, мир честной, пользуйся!

— И отдам, — решительно сказал Викентий. — Церковную землю я отдать не могу, а от своей откажусь. Оставлю себе, что надо, а прочее — миру.

Все с изумлением посматривали на Викентия. А он между тем играл с котенком, который лежал на полу и царапал коготками поповский сапог.

— Отдадите?.. — задохнувшись, спросил Фрол. — Даром?..

— Да, безвозмездно! — Викентий улыбнулся при виде недоверчивого выражения на лице собеседников. — Нет, я вас не обманываю. Скоро вы услышите об этом.

Андриян забыл о цигарке. Петр слушал попа, раскрыв от удивления рот. Андрей Андреевич все хотел что-то вставить, но ничего не мог выговорить, — так он был поражен словами попа.

Вошел Лука Лукич: никто за разговором не услышал, как к дому подъехала телега.

Сняв шапку, Лука Лукич помолился, разгладил бороду, подошел к Викентию, принял благословение, поздоровался с Андреем Андреевичем и Фролом, кивнул головой Андрияну и Петру, сдунул с табуретки сор и сел.

Всем до смерти хотелось расспросить Луку Лукича о сенатском определении, но сельский обычай удерживал их от неприличной поспешности. Всему свое время и место, торопиться некуда, да и нечего — все в руках божьих. Каждый хотел что-нибудь прочитать в глазах старика, но они ничего не выражали, кроме усталости.

— Как доехал? — осведомился Викентий.

— Слава богу, в полном благополучии. Что на селе делается? Новостя какие? — Лука Лукич сказал это так, между прочим.

— Да ты батюшку спроси! — вскричал Андрей Андреевич. — Ты спроси, что он тут отвалил.

— Что такое, батюшка? Вона как Андрей всполошился! Или из «Ведомостей» что вычитали?

— Какое там ведомости! Тут дела поважнее, — заговорил с сияющим лицом Фрол. — Да тут такое дело…

— Я, Лука Лукич, решил отказаться от собственной земли в пользу мира. Пускай мир поступает с ней как хочет.

— Негоже ты, батюшка, выдумал! — запальчиво перебил Викентия Петр. — И сам без земли останешься, и добра людям не будет. Передерутся из-за этой земли, кровищу друг из друга повыхлестают, а попадет она черт знает кому. Пустая выдумка!

— Та-ак… — протянул Лука Лукич, обдумывая услышанное. — Это, конечно, очень интересно. — Он сбоку поглядел на попа. — Только, думаю, не допустит начальство. Соблазн большой, оттого и не допустит.

— Ничего, допустит! — восторженно выкрикнул Андрей Андреевич. — Допустит, батюшка! Раз такая твоя воля — допустит.

— Все-таки могут пресечь, — подумав, заметил Лука Лукич.

— Могут! — подтвердил Петр. — Сдай ты ее лучше мне в ренду.

— Слышите, мужики! — взревел Андрей Андреевич. — Отдай, мол, мне, батюшка, свою землю в ренду, а я Козла в плуг впрягу, он мне ту землю за грош обделает!

— Не тебе же ее отдавать, — взорвался Петр.

— А что я, глупее тебя? Или в хозяйстве меньше понимаю, — разозлился Андрей Андреевич. — Детишки меня по рукам-ногам связали, землица у меня худородная. Будь по-другому, я бы показал тебе, какой хозяин Андрей Козлов, сопляк!

— И верно, — поддакнул Фрол. — Все-то ты, Петька, норовишь под себя подмять. Знаем мы, куда он прет! Недаром с «нахалами» водку жрет у лавочника, у Ивана Павловича, присобачивается к богатеям, подмоги у них ищет. Разорит он тебя, Лука, вот помяни мое слово!

— Разорять не собираюсь, а насчет раздела опять скажу, — угрюмо пробормотал Петр. — Пора нам делиться, дед.

— Помолчи-ка, — одернул его Лука Лукич. — Сказано, тому не бывать, пока жив. Н-да… — Он глядел в потолок и обдумывал странное решение попа. Сам Лука Лукич никогда бы не отказался от тридцати десятин самой лучшей в селе земли.

— Ну что ж, — сказал он, как бы оканчивая разговор. Воля, ясно, хозяйская. Хозяин богом поставлен, так и в Писании сказано.

— Бог, он всегда вроде стенки, прячься за него, он ничего не скажет! — возмутился Петр. — Не бывать этому!

— Бывать, бывать! — возбужденно твердил Фрол. — Раз Лука сказал, что это божье дело, значит, так тому и быть. И не спорьте со мной…

— Эка разошелся! — прикрикнул на него Андриян. — Замолчи уж, тарахтелка. — И, решив, что приличие соблюдено в полной мере, обратился к Луке Лукичу: — Ну, хозяин, как дела? Что в сенате решили насчет нашей нужды?

— Плохие наши дела, — ответил Лука Лукич. — Отказали нам, сенат отказал. Конец делу.

— Да как же это так? — с тоской проговорил Андрей Андреевич. — Да что же это такое?..

— Земля — хозяйская. Хочет, сказано, — сдает, хочет — не сдает. — Лука Лукич вздохнул.

— Как же мы теперь жить-то будем, братцы? — спросил Андрей Андреевич. — Ведь это нам петля вышла.