В письме, полученном вместе с программой, знакомый Флегонту товарищ писал, что Ленин при нем говорил о возможных помощниках социал-демократов в деревне — агрономах, врачах, народных учителях, которые, как утверждал Владимир Ильич, материально и духовно принижены и близко наблюдают и на себе чувствуют бесправие и угнетение народа. Распространение среди них сочувственного отношения к социал-демократизму не подлежит сомнению.
Все это заставляло Флегонта думать глубже, разрешать вопросы, как бы и не имеющие прямого отношения к деревне и к делу, к которому он готовил себя.
Он снова углубился в чтение.
Отец присылал Тане достаточно денег. Через петербургских друзей она выписывала книги. История народов, история всего живого или давно исчезнувшего, описание путешествий, философские сочинения, книги русских и западных классиков — вот над чем просиживали теперь Таня и Флегонт.
Тане не стоило труда уговорить Флегонта учить иностранный язык. За годы ссылки он, хотя и с большими усилиями, выучил немецкий язык.
Мир для Флегонта как бы раздвинулся. Он и не представлял, как много захватывающего, интересного и разноречивого таит в себе жизнь. Он научился сопоставлять и обобщать факты и делать умозаключения, поражавшие Таню здравым смыслом и живостью суждения.
Судьбы деревни, не перестававшие волновать его, он теперь безраздельно связывал с судьбой рабочего движения.
Так в сибирской глуши постепенно совершалось новое рождение человека.
Таня, на глазах которой происходило это сложное появление новой, глубоко осмысленной жизни, радовалась. Однако она не переставала быть требовательной…
Остерегаясь резких и неосторожных прикосновений к сердцу Флегонта, она сама делалась мягче, ласковее и нежнее, не теряя притом ни воли, ни твердости.
Но все это не мешало Флегонту оставаться добродушным, участливым и веселым человеком. Он по-прежнему хохотал над мало-мальски смешным, пел так же часто и с тем же неподдельным чувством и порой плакал над жалостливыми словами песни, любил охоту, выпивку в компании, сходки мужиков…
Время шло…
Маленькая колония коротала вечера за книгами, писала письма и читала полученные с воли.
Ольга Михайловна получила положительный ответ на свое прошение и собиралась ехать в Дворики, однако откладывала поездку, — ей не хотелось расставаться с Таней, срок ссылки которой истекал будущей весной. Флегонту оставалось еще долго жить здесь.
Часто приходили письма от Викентия. Все в Двориках было как два года назад, как двадцать два года назад. Судебной волоките не было видно конца… Мужики по-прежнему сеяли на арендованной земле — и то слава богу!
Григорий Распутин сходил за это время в Соловки и вернулся присмиревшим: Ольгу Михайловну он не замечал, а Флегонту сказал, что в Соловки он ходил «по велению свыше», будто увидел он во сне богородицу и сказала она ему: «Странствуй, странствуй, Григорий, до высоких высот ты вознесешься, а главное — не верь политическим каторжанам и разным там социалистам…»
Флегонт понимал, что невежество Распутина не так уж безобидно.
Глава десятая
Через несколько месяцев после выхода книги Ленина «Развитие капитализма в России» в Шушенское стали приходить восторженные отзывы. Сестра Ленина, Анна Ильинична, сообщала, что среди питерской социал-демократии и интеллигенции книга стала как бы библией движения…
Надежда Константиновна торжествовала:
— Вот видишь, я оказалась права! Эта книга стоит сотни стачек, забастовок и десятка кружков. Теперь тому же Флегонту можно доверить не только сочинение прокламаций, но и кое-что посерьезнее.
Настроение у Ленина было приподнятое.
Однажды с раннего утра он ушел на охоту. Стоял август, синело безоблачное небо, и вся природа как бы замерла в жаркой тишине.
Надежда Константиновна с утра сидела за работой в горнице, устланной пестрыми дорожками. Едва приметное движение воздуха шевелило ситцевые занавески на окнах. За стеной спала больная мать, на кухне бренчала посудой девочка Паша. Только что принесли давно ожидаемую почту: тут были письма от матери и сестры Ленина, книги, журналы, газеты. Одна из журнальных книжек привлекла внимание Надежды Константиновны. Анна Ильинична в письме почему-то настойчиво рекомендовала этот номер журнала.
Ничего чрезвычайного в статьях журнала при беглом просмотре Надежда Константиновна не нашла, но едва заметная закорючка карандашом, сделанная у заголовка какой-то совсем невинной статьи, заставила ее взять жидкость для проявления тайнописи. Она угадала: между строчками было конспиративное письмо. Анна писала брату:
«Посылаю тебе некое «Кредо молодых». Этот любопытный документ составлен Прокоповичем и Кусковой. Документ нигде не опубликован, — очевидно, из боязни авторов быть скомпрометированными столь откровенной проповедью экономизма. Сами Прокопович и Кускова хоть и политические эмигранты и далеки от любой организации, однако имеют влияние на «молодых». Тебе будет небезынтересен этот документ, хоть признаюсь, что все это мне кажется измышлением досужих литераторов. С отголосками подобных измышлений я сталкиваюсь не только в Москве, но и в питерской «Рабочей мысли», далеко не договорившейся до того, до чего договорились авторы «Кредо». Я даже сомневаюсь, стоит ли тебя утруждать проявлением и чтением этого либерального умствования».
Надежда Константиновна проявила и прочла «либеральное умствование» и поняла, что перед ней документ, в высшей степени неприятный, злой, могущий принести большой вред движению, останься он без резкой отповеди.
— Нет, Владимиру Ильичу надо прочитать это! — сказала она вслух.
Мать проснулась, кровать под ней заскрипела.
— Ты уже работаешь?
— Да. Нам прислали работу — надо срочно перевести одну книгу. Ты есть хочешь?
— Мать отказалась.
— Володя опять, верно, увлекся охотой и забрел бог знает куда.
— Пускай бродит. Ему сейчас это надо, он что-то обдумывает, что-то очень важное, хоть и молчит пока. Чувствую, что впереди снова громадная работа.
— Работа! — помолчав, сказала мать и вздохнула. — Мне стыдно хворать, когда ты не знаешь ни минуты отдыха!
— Вот на будущей неделе тоже пойду на охоту и отдохну.
— Еще чего!
— Нет, на охоте, мама, чудесно. Собака носится, дрожит от возбуждения, а кругом тайга и такая красота!
— Пусть Володя отдыхает почаще. Жаль, что после такого удовольствия я должна буду огорчить его.
— Что такое? — тревожно спросила мать.
— Получено неприятное письмо. Ты поспи, я еще поработаю, а потом возьмусь за обед. Спи!
Снова все затихло в доме. Надежда Константиновна прочитала еще раз «Кредо», перелистала газеты и книги.
Покончив с почтой, Надежда Константиновна взялась за перевод. Книга увлекала ее, работать было приятно. Она просидела часа два, голова и спина заболели, встала, выглянула в окно, — улица, залитая ярким солнечным светом, была пустынна, село работало на полях.
«Что-то наш охотник загулял!» — подумала Надежда Константиновна.
— Что-то наш охотник загу-лял! — пропела она.
«Ну, ладно, осилим еще одну страницу, а потом займемся обедом».
Перед тем как снова сесть за перевод, Надежда Константиновна перелистала календарь.
«Еще восемь месяцев! Двести сорок дней! Боже мой, как еще много!» Она откинулась на спинку стула, вспомнила Питер, вечернюю школу. В сентябре школа снова наполнится усталыми, но веселыми людьми, а ее не будет среди них. Грустно стало ей и так захотелось в Петербург, к старым местам, к старым друзьям… Задумавшись, она не услышала, как вошел Ленин.
Одетый в куртку, в штаны из черной кожи, в сапогах, измазанных грязью и илом, в какой-то древней бесформенной фуражке, он выглядел завзятым охотником. Тихо подкравшись сзади к Надежде Константиновне, он ладонями закрыл ее глаза. Она тихо рассмеялась, откинула голову к спинке стула…