«Ну и мошенник! — подумалось ему. — Ишь ты, куда гнет!..»

— Ловко! — с восхищением заметил Флегонт. — Ловко, что и говорить! Вот то же самое мы слышали от легальных марксистов. Вам бы с ними столковаться, вот это была бы компания.

— И столкуемся! И с ними столкуемся, и с вами. — Филатьев был так увлечен собственным красноречием, что не заметил издевательской усмешки Флегонта.

— Но это еще не все, — горячился он. — Мы откроем двери рабочих казарм, народных домов, клубов, сельских общественных заведений. И пусть там народ честно и правдиво излагает свои требования. Более того, мы будем просить, мы умолять будем, чтобы умнейшие революционные лидеры руководили этой грандиозной дискуссией идей, этим невиданным в мире союзом мира, гармонии, доброго согласия.

— Здорово! — подзадоривал Филатьева Флегонт. — Вот уж что здорово, то здорово! Но ведь все это пока одни разговоры. А народ, вы его знаете, он все насчет послаблений будет гнуть. Как же насчет того распорядитесь?

— Бесценный! — проговорил сияющий Филатьев. — Я только и ждал этого вопроса. Вот что значит здоровая крестьянская натура! Ну ясно, без экономики ни шагу. Но и тут можно без всяких скандалов. Зачем социалистам тайно подбивать рабочих на забастовки? Помилуйте! Можно регулировать страсти идейные и страсти экономические.

— Ну, а ежели не сговоримся?

Филатьев отметил это «сговоримся».

«Клюнуло!»

— А если не сговоримся, друг мой, — подхватил он, — тотчас предупредим какого-нибудь там господина Сукин — сынова: «Тут ваша алчность чрезмерна, мы призовем рабочих к забастовке, а покупателей к бойкоту, если вы не уступите справедливым требованиям…»

— Все-таки — вдруг не договорятся?!

— К власти пойдем. Власть рассудит беспристрастно.

— Та-ак. Власть? Ладно. Ну, а мужики?

— Опять же только и ждал этого вопроса! Нам ведь все известно насчет ваших мужицких устремлений. Мы знаем, что вы мечтаете быть эмиссаром партии по мужицким делам. Но зачем же примыкать к демагогам, ежели и без них все можно устроить к всеобщему удовольствию?

— Ну что ж, — с благожелательностью, обласкавшей слух Филатьева, сказал Флегонт. — Почти все правильно, не подкопаешься… Вообще, так сказать, пока еще только мысленно…

— Именно, именно, пока в мыслях. Вернее, в идее. Но кто же нам помешает превратить идеи в живое дело и, благословясь, начать, а?

Филатьев торжествовал. Какая рыбка попалась! Он сиял, он посылал прокурору знаки и жесты, а тот страдал все больше — красноречие Филатьева выводило его из себя.

— Этакая, значит, всеобщая обедня под надзором начальства? — задумчиво проговорил Флегонт.

— Я понимаю, что под обедней вы представляете гармонию интересов, не так ли? Тут вы совершенно правы. А вот насчет начальства, как будто и в насмешку. Не пойму я вас… В том-то и дело, чтобы без начальства, а самодеятельно, чтобы самим же и руководить.

— Понимаю, — протянул Флегонт, — все понимаю… Дескать, не согласитесь ли вы, Флегонт Лукич, возглавить эту самодеятельную охранную обедню? — сбросив всякую личину доброжелательства, резко, с грубоватой откровенностью спросил Флегонт. — Вот что я отвечу вам на все эти приманки, господин подполковник. Ежели выйдет по-вашему, революционеры, ясно, отклик свой дадут…

— …и тем покажут свою мудрость, — вставил Филатьев.

— Да, да! Ткнут пальцем в вас: мол, кто этому подвоху главный устроитель, товарищи, — охранник и его приятели из наших подлецов, всякие там Слеповы и иже с ними.

Филатьев еще не терял надежды, слишком уж прельщал его Флегонт.

— Добрейший Флегонт Лукич, не отказывайтесь, подумайте. Я и для вас добра хочу Не хочу я, чтобы вас в Сибирь… Я на воле хочу вас видеть, Одно ваше слово — и эти двери откроются перед вами.

— Нет, — отрубил Флегонт. — Выдумка ваша вполне ясная Вы поняли, что революцию в кандалы не закуешь, и выдумали шелковую удавку. Не получится, господин Филатьев!

По мере того как Флегонт произносил эти слова, нервное лицо Филатьева все больше темнело, а бабья физиономия Кичина являла собой вид столь неприлично торжествующий, что, не будучи в состоянии скрыть свои чувства, он предпочел повернуться к подполковнику спиной.

Филатьев встал.

— Значит, изволите упрямиться?

— Никоим образом, все как на духу.

— Вы лжете! — со злостью крикнул Филатьев. — Вы лгали на всех допросах. Ваш отец — уважаемый человек в селе Хоть бы его-то не срамили.

— Оставьте отца в покое, — резко перебил Филатьева Флегонт. — Вы охранник, я арестант. Вы сказали, будто я вру А давайте, господин Филатьев, вообразим такую картину: вы арестант, а я вас допрашиваю…

— Молчать! — прикрикнул Филатьев.

Кичин поднялся, медленно подошел к Флегонту, приставил к его носу кулак:

— Этого хочешь? Говори, мерзавец!

— Но, но, потише! — вызывающе ответил Флегонт. — У меня эта штука поболе вашей будет.

— Ульянова знаешь? — едва сдерживаясь, спросил Филатьев.

— Кого?

— Ульянова! Ты что, оглох?

— Так точно. И оглох, и языка лишился, прокурор меня испугал! — Флегонт рассмеялся.

— Нам известно, что Ульянов был за границей. Видел он там Плеханова?

— А зачем вам знать? — Флегонт смотрел на Филатьева с нарочито-нагловатой усмешкой.

— Отвечать, каналья! У нас все равно есть об этом сведения.

— Ну, раз есть, чего же вам от меня надо?

— Ладно, посиди, подумай.

— Наше дело такое — посидеть, посидеть да побегать.

— Не вздумай.

— А уж насчет этого вашего совета не спрошу.

— Я тебе еще в Тамбове говорил — далеко пойдешь. И пойдешь. Ты не только социалист, ты террорист. Я тебя годков эдак на пять закатаю. В Сибирь по этапу… Пешочком…

— А я вам в Тамбове и ответил: я далеко собрался.

Филатьев позвонил. Вошел жандарм.

— Увести. И никаких передач и свиданий!

— Слабонервный вы человек, господин Филатьев, — презрительно сказал Флегонт и вышел, сильно хлопнув дверью.

— А вы говорите: новая система, век прогресса, — съязвил прокурор. — Надеюсь, вы изменили мнение о приемах Клыкова?

— Нет, — упрямо возразил Филатьев, — я своего добьюсь!

— Возможно. Вы, батенька, среди попов поищите себе помощника, — посоветовал Кичин. Есть среди них такие экзальтированные натуры. Кто там следующий?

Филатьев не успел ответить — в дверь постучали. Вошел жандарм и подал пакет. Небрежным жестом Филатьев сломал сургучную печать.

— О-о… — сказал он, прочитав бумагу. — Какое несчастье!..

— Что там?

— Сообщение из Москвы: катастрофа на Ходынском поле…

— Что вы, Алексей Матвеевич! — испуганно проговорил Кичин.

— Читайте, читайте! Полторы тысячи задавленных! Эх, сапожники! Не сумели давки предупредить. Остолопы, господи, какие остолопы!..

Глава четвертая

В коронационные торжества вколотили двадцать два миллиона рублей. Послы и посланники разнесли по всему миру весть о наикрепчайшем положении российской валюты. Газеты на всех языках и на весь свет прославляли могущество и неслыханное богатство русского царя.

Ни покушений, ни скандалов!

Родственники не поссорились ни разу, министры преуспевали в делах, а драгоценный, хотя и нелюбимый, Сергей Юльевич преподнес чудесный подарок: договор с китайским министром Ли Хун-чжаном на право постройки Великой транссибирской магистрали, часть которой должна была пройти по китайской территории.

Кто-то шепнул Николаю, будто за подпись на договоре китаец получил от Витте миллион. Навет был пропущен мимо ушей. Прежде всего зачем нужен миллион старцу, чтущему истину превыше всего? Затем: китаец, правда, отдал России полосу земли для дороги, но в обмен получил договор об оборонительном союзе. А если миллион и уплыл — бог с ним, игра стоит свеч!

Да, все шло отлично, лучшего бы и желать невозможно, если бы не этот ужасный ходынский позор.

Сотни трупов, а покалеченных, помятых не сосчитать. И все из-за глупейшей аляповатой кружки, из-за полуфунта колбасы, к тому же, говорят, гнилой, да из-за фунта изюма! Кто виновник? Может быть, нарочно? Может быть, со злым умыслом?