При разговоре Аликс с Фетиньей присутствовал только Победоносцев: даже царь не был допущен на это совещание. Дело шло о престолонаследии. Царица спрашивала Фетинью, нет ли каких-нибудь народных средств — трав или заклинаний, чтоб следующий ребенок был мальчик. Перед этим разговором Победоносцев внушил Фетинье посоветовать царице съездить в Саров, искупаться в источнике Серафима и помолиться о даровании наследника.

У Победоносцева с открытием мощей саровского угодника произошла задержка: члены синода, боясь конфуза, все откладывали да откладывали решение дела. В Саров посылались разные люди, возвращались они с омраченными лицами: никаких достоверных подтверждений святости намеченного к прославлению старца не обнаруживалось. Свидетельства о его жизни тоже были противоречивы, и никто не мог с полным убеждением сказать, что в могиле, выдаваемой за посмертную хоромину Серафима, действительно лежат его останки.

Победоносцеву позарез надо было как можно скорее сдвинуть дело с мертвой точки. В Аликс он видел надежную союзницу.

Все, что Победоносцев нашептал Фетинье, та от своего имени посоветовала царице.

Вслед за тем от Николая последовал суровый выговор членам синода, и все пошло как по маслу: начались приготовления к прославлению мощей. Было решено, что царская семья посетит Саров.

Глава третья

Лука Лукич тоже собирался в Саров — вез к мощам Ивана. Лечили его Фетинья, Настасья Филипповна, привозил Лука Лукич докторов из Тамбова, пил Иван настойки из трав, нашептанные Фетиньей, лекарства, выписываемые врачами, а хворь не проходила. Он не вставал с постели, почти ничего не ел, весь день безмолвно смотрел угасающим взором в потолок, часто просил воды. Ничто не смущало его душевного покоя: ни происшествия в селе, ни скандалы, то и дело возникавшие в доме отца.

Шла в семье отчаянная свалка между зятьями и Лукой Лукичом, между Семеном и Петром; ссорились бабы, ребятишки дрались или носились толпами, надоедливые, шумливые.

Все в один голос требовали раздела. Наконец Петр и зятья вынудили Луку Лукича, и тот дал согласие на раздел, но с одним условием: когда умрет Иван.

С неизбежной смертью сына Лука Лукич давно примирился: старая костлявая карга с косой за плечами стояла у изголовья больного и терпеливо ждала своего часа. Но этот час может отодвинуться на годы, если угодник Серафим, о чудесах которого ходило столько рассказов, поможет несчастному страдальцу. Продление жизни Ивана означало очень много для Луки Лукича: он любил его, хоть и не так, как младшего, Флегонта. Но когда Флегонта не стало рядом, всю свою старческую любовь Лука Лукич отдал старшему сыну. Он не переносил больных, но терпеливо ухаживал за Иваном. Его смерть означала конец семейству; продление жизни отодвигало раздел двора. Лука Лукич посоветовался с Андрияном. Тот сказал:

— Вези.

Петр, узнав о решении деда, взорвался:

— Эка чего выдумали! Четыреста верст трясти в телеге хворого человека. Не дам!

Лука Лукич взбеленился: он понимал, что Петру не так уже дорога жизнь отца.

— Ага, чертов сын! — загремел Лука Лукич. — Знаю я, какая у тебя в голове сатанинская мысль. Молчи, щенок, я в твоем черепке будто через стеклышко все вижу! Ну, чего выпучил очи? Я тебя не боюсь, меня бойся! Пока я в этом дому хозяин, ходить тебе подо мной, выродок. Ишь ты, отца пожалел! Тебе он отец, мне сын. Я весь лоб в шишки изобью, молясь угоднику Серафиму о здравии Ивана и о моем семействе… Ничего, мы с Андрияном приделаем к телеге рессоры — не тряхнет. Сам с ним поеду, сам к мощам поведу. Бог милостив, авось поправится Иван — тебе назло, змееныш!

Петр в ярости швырнул дверью: делай, мол, что хочешь, старая колода! В те дни он был зол на весь белый свет: у него появился конкурент, — правительство начало строить железную дорогу, она проходила в двадцати верстах от Двориков. Поначалу Петр обрадовался: гони на чугунку камень хоть тысячами пудов. Он уже подсчитывал барыш, возмечтал уговорить Улусова отдать ему землю, которую у него арендовало село.

Но расчеты Петра рухнули, когда на чугунке сказали, что камень его слишком дорог. Петр объявил ломальщикам, что вместо гривенника в день он будет платить семь копеек. Тогда случилось то, чего он никак не ожидал: люди устремились на чугунку. Работа на строительстве железной дороги хоть и не была легче, но там зарабатывали в день чистоганом копеек сорок, а то и больше.

Первым попросил расчета Андрей Андреевич.

— Так что, хозяин, — сказал он, обдергивая латаную рубаху, — выдай-ка ты мне расчетец.

— Лопай! — ответил Петр, выбрасывая из кошеля медяки. — Иди на чугунку, богатей, дурак. Полтинник заработаешь, сорок копеек пропьешь. Несусветная выгода.

— А уж это наше дело, Петр Иванович, — ответил Андрей Андреевич с хитрой искрой в глазах. — Это уже наш расчет, сколько прохарчим, сколько пропьем, сколько в кармане оставим.

— Ты обещал учительнице построить новую школу, — с презрением оглядывая Андрея Андреевича, обронил Петр. — Помнишь, попечителем на сходке вызвался быть?

— Мое слово при мне остается, — спокойно возразил Андрей Андреевич. — И чугунку построим и училище… Кирпич возят, лес тоже помаленьку подходит. Осенью, благословись, начнем рубить училище.

— Проваливай!

Андрей Андреевич, не попрощавшись, вышел из каменоломни и на ходу бросил Фрешеру:

— Будь здоров, свинья! Разжирел-то ты, батюшка… Ничего, натопят и из тебя сала!..

За Андреем Андреевичем потянулись на чугунку и другие, — словно он всех подговорил. Петру невдомек было, что Андрей Андреевич по совету Ольги Михайловны действительно подбил многих бросить каменоломню. Уже несколько месяцев тайно воевали мужики с Петром. На этот раз они решили прихлопнуть его заведение и изгнать из Двориков ненавистного Фрешера.

Все попытки Петра собрать народ для ломки камня из окрестных селений кончились неудачей. Он решил закрыть предприятие. Фрешер получил расчет.

Село злорадствовало, а Ольга Михайловна и ее друзья торжествовали.

Итак, с каменоломней было покончено. Хозяйство деда Петр давно забросил. Теперь осталась мечта о хуторе. Земля около Лебяжьего манила Петра: тут и водопой, тут с кургана можно наблюдать за скотиной и полями. В своих мыслях он построил дом, конюшни и загоны.

«Колодца тоже рыть не придется, — размышлял Петр, — воды в озере сколько хочешь. Вокруг кургана разобью сад, поставлю ульи, посажу в полях березы и дубы, как в Каменной степи, и не будут мне страшны суховеи…»

На первый случай он присмотрел около Лебяжьего подходящий участок — десятин двадцать пять… Не земля — клад! Завести хорошие плужки, сытых, сильных коней, поглубже пахать, побольше класть навоза; боже мой, какой урожай ржи и овса можно снимать! Чугунка и элеватор в двадцати верстах — двадцать верст на лихих, откормленных лошадях — три часа езды… И посыплется из возов золотое зерно в элеватор, и посыплется золото в карманы Петра Ивановича!

«Трех батраков найму, сам буду работать, подрастают сыновья; Андрияна поставлю при хозяйстве приказчиком, а когда дело разбухнет, возьму у Никиты Модестовича тысячу десятин в аренду и выпишу Фрешера. Пяти лет не пройдет, и все в округе начнут ломать передо мной шапки. Начальство куплю с потрохами. Были бы денежки — делай, чего твоя душенька захочет. Все тебе простится!»

Правда, начальство Петр не слишком уважал. Наслушавшись Волосова, Петр решил, что начальством на Руси должны быть не улусовы, а такие, как он, — люди с крепкими руками и свежими мозгами, понимающие, какой сильной может быть мужицкая Русь с ее работящим народом, с ее землями и лесами и другими угодьями.

Из всех разговоров с Волосовым, который и сам-то не разбирался толком в программе эсеров, Петр вывел одно: эта партия за крепкого мужика, в нем она видит силу, способную опрокинуть царя, самодержавные порядки и отобрать землю у помещиков.