Однако чувства чувствами, но начальство не зря послало Филатьева в Тамбов.

У губернатора в тот же день состоялось секретное совещание, на котором Филатьев изложил собравшимся главнейшие соображения охранки.

Революционерам нужна массовая сила, говорил Филатьев. Они ее находят прежде всего в рабочем классе, потому что это такая сила, какой революционеры не располагали ни во времена декабристов, ни в период хождения в народ. Попадая в массу рабочих, возбужденных социалистической пропагандой, крестьянские элементы пропитываются разрушительными идеями и несут их в деревни. Туда же начала направлять своих людей партия социалистов-революционеров. В деревнях в последнее время стали появляться и социал-демократы, до сих пор занимавшиеся исключительно рабочими. Сходка в Двориках, по мнению Филатьева, была результатом прощупывания настроений мужиков со стороны трех партий: социал-демократов, эсеров и анархистов.

Зубатовское движение уже развернулось в Москве, в Петербурге и на западных окраинах империи. Успех его побуждает перенести этот опыт в деревню, где движение может оказаться несравненным по результатам и создаст своего рода отводное русло аграрным страстям. Сейчас есть все основания приступить к такому опыту. Инцидент с Улусовым может послужить отправной точкой для дружных действий по водворению гармонических начал пока в этом мятежном селе, пока только там.

Предпосылку к тому Филатьев видел в скором суде над двориковскими мужиками. Суд должен быть милостивым. Затем надо сделать все, чтобы примирить Улусова с крестьянами.

Осуждение, последовавшее за этой речью, омрачило Филатьева. Губернские деятели оказались полными невеждами в социальных вопросах и несли такую ахинею, что Филатьев принужден был вновь и вновь разъяснять, а кое-кого и припугнуть. Он подчеркнул, что запашка улусовской земли и убийство Пыжова лишь начало бури.

Вечером того же дня, успешно окончив дела, получив заверение, что мужики будут выпущены из-под ареста, как только окончится следствие, и самолично убедившись в том, что бумага об освобождении Листрата подписана, Викентий в прекрасном настроении ехал на вокзал.

Около заставы, в конце Дворянской улицы, он увидел Николая Челухова. Тот тоже заметил Викентия и повел себя в высшей степени странно: не поклонившись, он юркнул в ближайшую подворотню. Викентий нахмурился: подозрительным показалось ему поведение лавочникова сынка.

…Николай очутился в Тамбове тайком от родителя. Отцу он сказал, будто едет к приятелю в соседнее имение и прогостит там два дня. В город он приехал затем, чтобы увидеть Сашеньку Спирову. Нашел он ее вечером в городском саду в компании офицеров. Выбрав подходящий момент, Николай окликнул Сашеньку:

— Я должен сообщить вам нечто важное.

Николай был очень взволнован, и, как показалось Сашеньке, его даже трясло.

— Хорошо, говорите, но скорее.

— Неудобно здесь, на виду у всех, — сердито буркнул Николай. — Тоже конспирация!..

Они ушли в темную аллею. Там Николай вынул из кармана что-то, завернутое в бумагу.

— Вот, чтобы вы не сомневались. Чтобы не думали, будто я только лавочников сын! — Он развернул сверток. В ном оказался погон полицейского чина с клочком выдранного сукна.

— Та-ак!.. — Сашенька внимательно посмотрела на Николая. — Признаться, не ожидала. Хорошо, студент, — милостиво сказала она. — Мы будем иметь вас в виду. Где вы остановились?

— Я завтра возвращаюсь в Дворики, а осенью — снова в Москву.

— Сообщите мне свой московский адрес, хорошо? — И улыбнулась, как всем покоряемым ею.

Николай глухо рассмеялся, прижался холодными губами к руке Сашеньки и скрылся в темноте.

Через два дня как ни в чем не бывало Николай появился в Двориках. Лавочник, услышав от Викентия, что он видел его сына в Тамбове, ничего не сказал.

На то у него была веская причина. После убийства Пыжова Иван Павлович обнаружил исчезновение револьвера, с которым ездил в Тамбов за покупками. Об этой пропаже он никому не сказал. Сына тоже ни о чем не спросил, но с тех пор стал усерднее в молитвах и в соблюдении постных дней. Неведомо, о чем он просил бога: о прощении ли своих грехов, о прощении ли сына. Все мужчины в его роду были убийцами. Один в припадке ревности задушил жену, другой погубил в каменоломне не одну душу, дед убил и ограбил проезжего купца-перса — и все в том же Каменном буераке. И сын пошел по той же дорожке.

— Кровь их пусть не падет на сына моего! — молился лавочник. — Знаю, геенны огненной мне не миновать! Но сына, сына моего помилуй, господи! — И клал поклон за поклоном.

Вместо Пыжова назначили нового станового пристава, тоже из офицеров, но пехотных. Он пил водку, а не коньяк, был обременен семьей и страдал честолюбием, безмерно рвался к чинам и наградам и в служебном усердии превзошел своего предшественника.

Глава одиннадцатая

Судили двориковских мужиков после сенокоса; следствие по делу было закончено в спешном порядке. Свидетелями защита и обвинение вызвали Улусова, Ивана Павловича, Арефа, Ольгу Михайловну и Викентия. Хотя он и не был в селе во время сходки и запашки земли, защита все же настояла на вызове его.

Судил мужиков суд сословных представителей. Настроение суда с первой же минуты определилось в пользу обвиняемых. Благожелательное отношение к подсудимым суда было вызвано отнюдь не сочувствием к ним, а желанием приглушить остроту дела, снять с бунта политическую окраску, перевести происшествие в разряд частного случая.

Председательствующий упорно направлял процесс именно по этому пути.

Публика (вход был по особым билетам) тоже довольно снисходительно отнеслась к мужикам, чему немало способствовали приторно-либеральное настроение общества и сами подсудимые. Держались они осанисто; даже Андрей Андреевич не заскакивал, а когда с ним случался такой грех, Петр дергал его за подол чистой, аккуратно заплатанной рубахи.

— Лука Лукич — главная персона на скамье подсудимых — произвол на всех самое благоприятное впечатление. Его могучая фигура, облаченная в легкую суконную поддевку, прекрасно гармонировала с достоинством, медлительностью и внешним спокойствием.

Между тем Луке Лукичу было очень стыдно сознавать себя судимым ни за что ни про что. Его бесили разряженные барыни, разглядывавшие подсудимых через стеклышки, словно зверей, солдаты, стоящие за спиной с обнаженными шашками.

«Уж лучше бы выпороли еще раз, да и дело с концом», — думал Лука Лукич.

Никита Семенович ухмылялся и шептал Андрею Андреевичу что-то смешное насчет барынь; тот похихикивал в кулак. Петр сидел мрачный. Его угнетало безделье. «Дела в хозяйстве стоят, — думалось ему, — Андриян пьянствует, дяде Семену никакой веры нет».

Остальные мужики вспоминали о брошенных семьях и хозяйствах, вздыхали и чесали в затылках.

Председательствующий, коронный судья, древний старикашка, немощным голосом переговорил с прокурором, защитой, пошептался с членами суда и приказал ввести свидетелей.

Свидетели, приняв присягу, последовали в отведенную для них комнату; председательствующий обратился к обвиняемым с опросом.

Лука Лукич отвечал спокойно, глаза его смотрели на членов суда прямо. Так же достойно держались во время опроса и другие подсудимые.

Обвинительный акт публика прослушала без интереса: дело во всех подробностях уже было известно из газет.

Председательствующий обратился к обвиняемым с вопросом: признают ли они себя виновными.

Луки Лукич солидно ответил, что перед лицом господа бога он не виноват.

— А перед лицом закона? — спросил его прокурор.

— Я на законе стою с тех пор, как себя помню, — ответил Лука Лукич.

Защита запротестовала против выходки прокурора. Судья сделал ему внушение. Было видно, что дело с самого начала поворачивалось в пользу мужиков.

Прокурор цеплялся к ответам Луки Лукича и все старался поддеть старика на свои крючки. Тогда голос Луки Лукича начал греметь, но и в этом громе не чувствовалось раздражения или вызова, а только возмущение против прокурорских каверз и сознание собственной правоты.