– Сержант Сидоров. Ваши документы, пожалуйста? – сказал милицейский работник.

Метатрон вопросительно посмотрел на Гора. Тот еле заметно заговорщицки кивнул и, повернувшись к представителю власти, ослепительно улыбнулся.

– А какие у вас к нам претензии? – заискивающе осведомился он, вздёрнув свой колоритный нос ввысь, словно готовился атаковать им врага.

– Предъявите документы! – Милиционер насторожился, смерив взглядом горца.

– Вам паспорт? Или ещё какой документ? – издевательски осклабился Гор.

– Паспорт! – отчеканил патрульный, в глазах которого появилась ненависть к человеку чужой крови.

– Держите, – парировал Гор и достал из кармана чёрных брюк невесть откуда взявшийся документ.

Сидоров принял протянутую книжечку и, недружелюбно посматривая из-под бровей на наглого гостя столицы, полистал.

– Давно в Москве, Егор Исидович? – спросил он сухо.

Тут Гор повернулся к Метатрону, будто забыв срок своего пребывания в столице.

– Да уж минут десять, наверное? – нерешительно подсказал лысый Метатрон, растерянно поглядывая на милиционера. Тот прищурился до невозможности, и глаза его стали похожи на амбразуры дзота, из которых, казалось, сейчас немедленно должны высунуться малюсенькие дула автоматов и расстрелять наглых шутников.

– Ваш паспорт! – потребовал он у Метатрона. – И ваш тоже. – Он резко повернулся к Елисею. Нистратов полез по карманам, но паспорта не нашёл, зато увидел, как взгляд мента скользит по его груди, где на месте отрезанного когтями Гора кармана висит несколько ниток и отчётливо проглядывает квадратик свежей, не выцветшей ткани.

– У меня нет, – виновато ответил Елисей.

– Та-а-ак… – протянул милиционер и, обернувшись к напарнику, коротко кивнул. Тот будто ждал сигнала. Нетерпеливой походкой, словно изголодавшийся пёс к выставленной на порог миске, он направился к трём нарушителям паспортного режима.

– Ну, а у вас? – снова обратился мент к Метатрону, засовывая паспорт Гора себе в карман.

– А в чём вы меня подозреваете? – недоуменно вопросил Метатрон, изобразив на лице такое удивление, словно с него при покупке спичечного коробка требуют сумму, равнозначную стоимости однокомнатной квартиры в центре Парижа.

– Значит, паспорта нет? – обрадовался милиционер, ехидно покосившись на своего товарища.

– Что в сумке? – спросил товарищ с автоматом, направив в сторону Нистратова дуло.

– Ничего, – соврал ангел-отставник.

– Открывай! Живо!

Нистратов вопросительно уставился на спутников. Он совершенно не представлял, как могут отреагировать служители закона на содержимое его ноши. Но Метатрон слегка улыбнулся и кивнул, давая добро. Елисей расстегнул молнию. Милиционер с автоматом отодвинул матерчатый край сумки и удивлённо уставился в неё.

– Это что?

– Крылья, – ответил Метатрон.

– Лебединые? – уточнил обладатель автомата.

– Не совсем, – вмешался Гор, – дело в том, что это крылья как бы сами по себе крылья. Не лебединые, не страусиные, и вообще к земным тварям отношения не имеющие.

– Искусственные, что ли?

– Что вы! Самые настоящие крылья.

– Так… Я что-то не понял. Чьи они? – угрожающе проговорил Сидоров.

– Его, – Метатрон указал на Елисея.

– ??? – он посмотрел на Нистратова, совершенно белого как мел.

– Мои, – согласился отчужденец.

Оба мента переглянулись, и по выражению их лиц стало понятно, что они мгновенно приняли единственно верное в данной ситуации решение.

– Пройдёмте! – приказал тот, что был с автоматом.

– За что же? – удивился Гор. – Неужели нельзя носить в сумке крылья?

– Мы вас задерживаем по подозрению в совершении антиобщественных деяний, и за нарушение паспортного режима! – констатировал сержант, подталкивая Гора. – Пошевеливайся, Егор Исидович, – хмыкнул он.

На самом деле милиционер Сидоров, так же, как и большинство жителей столицы, читал газеты, и был наслышан о мистическом ангеле, замешанном в происшествии с телебашней. А тут три подозрительнейших типа, без паспортов, но с крыльями. Да ещё хитрят чего-то. И выглядят дико, словно анекдотические бандиты начала девяностых. Что-то подсказывало сержанту: троица эта не простая!

– Ну, пройдёмте, – огласился Гор и добавил, повернувшись к друзьям. – Помните, мы должны следовать поворотам происходящего. Так мы быстрее встретим Форгезо.

– Даже таким поворотам? – удивился Метатрон, пренебрежительно кивнув на задержавших их патрульных.

– А почему бы и нет?

Оба мента, нетерпеливо переглядываясь, словно тайные любовники, сопроводили троих задержанных к милицейскому «Газику» и усадили в машину.

– Знаешь, кого мы задержали? – хитро улыбнулся сержант товарищу с автоматом, захлопывая дверцу милицейской машины.

– Кого?

– Тех уродов, что башню обкромсали!

– Да ну?

– Я тебе говорю! – радостно подтвердил мент. – Так что готовься к повышению. Может, ещё премию выпишут, – мечтательно проговорил он. Они сели в машину и, включив сирену, покатили в отделение.

Концерт

После того, как лимузин с осрамившейся певицей Катериной Лавандышевой скрылся из вида, концерт продолжился сольным номером странной троицы. К микрофону вышел тот самый мужик байкерского вида, с бородой и пивным пузом. Он хрипло поприветствовал публику, ещё не пришедшую в себя от матерщинного выступления поп-звезды, и под невесть каким образом разлившуюся по площади музыку, доносящуюся, похоже, изнутри его коллеги в блестящих логотипами доспехах, исполнил песню Джеймса Брауна «I Feel Good», да так исполнил, таким неподражаемым тембром, так прочувствованно и сильно, что даже очкарик, прижатый к ограждению, расплакался от охватившего его душу восторга.

Здоровяк в доспехах, извергая децибелы, словно тридцатитысячекиловаттный динамик, вибрировал и блестел в лучах летнего солнца, а худощавый балерун летал по сцене, зависая в немыслимых антраша, будто подстрахованный невидимыми тросами. Он ещё успевал скрещивать в воздухе ноги и грациозно тянуть мыски. Танцовщик сиял голубыми очами и улыбался совершенно одухотворённо, нечеловечески чисто и нежно, и казалось, будто в глазах его видна сама синь неба. Некоторых молоденьких девушек при виде столь выдающегося мастера танца охватило невероятное жгучее возбуждение. Что-то было в его прыжках необъяснимо притягательное, затрагивающее трепетные девичьи души до самой глубины.

Да ещё голос бородатого солиста. Он сводил с ума. Казалось, в этой песне, чуждой, в общем-то, русскому человеку, отразились всё страдание и тоска, вся боль и радость общественности и каждого отдельно выщипнутого из неё индивида, присутствующего на концерте. Словно стране, прошедшей через мясорубку войн и лишений, униженной властью, разграбленной и отданной на растерзание новому, ещё более дикому образу жизни, дали вдруг вздохнуть свежим пьянящим воздухом настоящей свободы.

Многие, не выдержав переполнявших грудь эмоций, плакали, другие, наоборот, смеялись истерически, не в силах себя контролировать, словно под гипноз попали. Третьи молчали в ступоре, пытаясь осознать свои, вдруг возникшие в душе, до ужасного противоестественные и непривычные чувства.

Но вот песня кончилась, и толпа, ликующая и взбудораженная, утопила раскланивающуюся троицу в аплодисментах и визгах таких, какие знает лишь тоталитарно одурманенное общество, до безумства обожающее оболванивших себя властителей.

– Эй, как настроение? – залихватски прохрипел пузатый певец, расхаживая по сцене гусем, словно пританцовывая в такт звучащей для него одного мелодии.

Толпа в ответ ещё сильнее завизжала, загудела, как рой электрических пчёл, и синхронно зачавкала, подобная гигантской вагине, алчущей немедленного совокупления:

– Ещё! Ещё! Ещё!!!

– Тихо! – скомандовал хрипатый новоявленный кумир, подняв над людской массой ладонь. Толпа нехотя замолкла, блестя глазами в предвкушении нового музыкального экстаза.

– Люди! – обратился к толпе бородатый певец. – Как вам живётся без телевидения?