— Ало, будьте добры, Женю, — сказал я, когда на том конце подняли трубку.
— Какую Женю? — спросил женский голос.
— Женю, которая была от вашего департамента на видеоконференции с Бостоном в прошлый понедельник.
В трубке повисло молчание.
— Подождите, я сейчас спрошу, — наконец ответил голос.
Раздался характерный звук падающей на стол телефонной трубки и удаляющиеся шаги. Минуты две не было слышно ничего, кроме далёкой тихой музыки, затем снова послышались шаги, на этот раз приближающиеся.
— Вы знаете, от нас никто не ходил на ту видеоконференцию, — сказал голос в трубке, — более того, у нас в департаменте нет никакой Жени. Была одна — Кобзева, но она сейчас в декрете. Может, вы что-то путаете?
— Ничего я не путаю, — сказал я, должно быть, несколько повысив голос, — там была девушка по имени Женя от финансового департамента…
— И чего вы от меня хотите? — перебил меня голос. — Я же вам сказала, что у нас никакой Жени нет.
— Но я же точно помню…
На том конце бросили трубку.
Я почувствовал, что на меня снова накатывает то странное чувство, смесь страха, неуверенности и внутреннего зуда, предвещающего обычно резкие виражи судьбы или же просто крупные неприятности. Пальцы сами собою сжались в кулаки, а правая нога беспокойно задёргалась. Я понял, что вхожу в резонанс, осторожно сложил Женино письмо, сунул его во внутренний карман пиджака, встал и вышел в коридор. Чтобы унять дрожь, мне пришлось с четверть часа бродить по этажам здания, изображая на лице немыслимую занятость.
К одиннадцати, немного раскидав самые неотложные дела, я решил, что заработал себе на утреннюю сигарету и сбежал в курилку. Я очень надеялся, что случится чудо, и там никого не будет, но, разумеется, вышло наоборот.
Народ распределился по широкому вестибюлю на четвёртом этаже, который служил курилкой, кучками по три, по четыре персоны. От каждой кучки к потолку поднимался дым, как от хорошего костра, и исходило негромкое бормотание. Отдельно от всех, у окна, подперев плечом серую стену из керамзитобетона, дымил Лёша Мацкевич. Мне показалось, что он думает о чём-то очень важном, настолько низко были сведены его брови и плотно сжаты, держащие сигарету губы. Мне даже захотелось уйти и не мешать ему думать, но желание узнать, в чём дело, одолело такт. Я подошёл.
— Валь, как ты думаешь, можно ли считать изменой однократный половой акт с бывшей одноклассницей? — вместо приветствия сказал Мацкевич.
Я удивлённо выпучил глаза.
— Понимаешь, десять лет назад мы с Натой совершили добрую сотню, а то и пять половых актов, от которых всё равно никуда не деться, поскольку они имели место быть. Улавливаешь?
Я кивнул.
— Так вот, вчерашний, — Мацкевич на секунду замолк, — в смысле, позавчерашний автоматически плюсуется к тем, старым пяти сотням, и всё… измены нет. Согласен?
Я был против, но дипломатично согласился. Сказал, что, если девушка одна и та же, то разницы никакой нет.
— Во-во! Точно так! Ты рассуждаешь, прямо как я! — оживился Мацкевич, затем подошёл ко мне поближе и прямо на ухо пробурчал: — Ты представляешь, Ната влезла в свою старую школьную форму, ну, помнишь, синюю такую; я врубил «Депеш», и понеслось! — Он блаженно закатил глаза. — короче, сначала «Policy of truth», потом «World in my eyes», а на «Enjoy the silence» мы вместе кончили.
Мацкевич весь светился. Толи от приятных воспоминаний, толи оттого, что нашёл во мне единомышленника. Но из-за этой его внешней радостности проступала какая-то непонятная нервозность. «Возможно, он сильно переживает эту свою измену, — подумал я, — это не первая его измена, и далеко не последняя, но он всё равно переживает, это заметно».
Я докурил сигарету и отправил бычок в огромную напольную пепельницу.
— Смотри, будь осторожен, — сказал я Мацкевичу на прощание.
— Благодарю вас, я всегда осторожен, — отозвался он и подмигнул мне.
Пока я поднимался обратно к себе на лифте, вспомнил, как впервые изменил Алёне. Это случилось совершенно неожиданно с одной её институтской подругой, Катей, месяца через три после нашей свадьбы.
Я вновь почувствовал ту необыкновенную лёгкость, которая пришла сразу после, появившийся пару минут спустя, испуг, чувство вины перед Алёной… Меня даже в дрожь бросило.
Помню, как я тогда быстро собрался, почти что бегом покинул место преступления (в Катиных глазах читалось: «Неужели в первый раз?»), сел в личный автомобиль, завёлся и, не прогреваясь, поехал. И только когда я остановился на первом красном светофоре и закурил, меня накрыло чувство полного удовлетворения, ради которого всё предшествующее действо и затевалось.
«Или не ради этого? — подумал я. — Тогда, ради чего?»
На пятом этаже лифт остановился. Мои мысли об измене улетучились раньше, чем раздвинулись зеркальные двери — я вспомнил, кто я и где я. Ко мне в лифт не спеша зашли двое сотрудников из управления энергетики. Мы поздоровались.
9. «Доктор, у меня это…»
Шутки шутками, а вторую возможность, то есть проблемы с ментальным здоровьем, исключать было уже нельзя. Прошли, давно прошли те времена, когда добровольный поход ко врачу считался делом ненужным и даже в каком-то смысле постыдным. После тридцати на такие вещи, как неожиданные боли в каких бы то ни было местах организма, я (да и не только я, но и почти все мои знакомые) стал реагировать вполне однозначно: записью к страховому врачу по телефону с последующим посещением оного в рабочее время. Уверяю вас, я не трус и не неврастеник, просто с возрастом что-то такое приходит, как бы это сказать… осторожность, вот.
Сразу после обеда я позвонил в поликлинику и сказал, что у меня сильные головные боли (не мог же я, в самом деле, рассказать про галлюцинации). Совершенно легально смывшись с работы, я направился к терапевту, который ничего не найдя, направил меня к невропатологу, который, в свою очередь, также ничего не обнаружив, отфутболил к психиатру.
Кандидат медицинских наук Славуцкий А. Г. принимал по вторникам и четвергам исключительно во второй половине дня. Была как раз вторая половина дня, а, точнее, три часа, так что на работу я мог уже не возвращаться, поэтому в кабинет к Славуцкому я зашёл в приподнятом настроении.
— Что-то вы, мил человек, слишком бодро выглядите для измученного головными болями, — сказал мне худой мужчина семитской внешности, лет, так, сорока — сорока пяти, после того как я сформулировал симптомы.
— Про головные боли я несколько преувеличил… — неуверенно проговорил я, — у меня проблема несколько другого характера… я бы сказал…
— Галлюцинации?
— Как вы догадались?
Вместо ответа Славуцкий встал из-за стола и подошёл ко мне почти вплотную.
— Все так начинают, — сказал он. — Я понимаю, непросто в этом признаться. Посмотрите на мой палец.
Моё приподнятое настроение вмиг испарилось, а его место заняло предчувствие чего-то нехорошего.
Как и было велено, я сфокусировал взгляд на желтоватом указательном пальце, который несколько раз переместился относительно моих глаз справа налево и обратно. Из цвета пальца я заключил, что Славуцкий, вероятно, много курит, но сопутствующего запаха не почувствовал. Этот факт меня поначалу несколько озадачил, и тогда я про себя выдвинул предположение, что Славуцкий недавно бросил. От рассуждений меня оторвал хозяин пальца, который, оказывается, пристально смотрел мне прямо в правый глаз. Взгляд у него оказался тяжёлым до такой степени, что мне стало неприятно. Я поморщился.
— Не буду, не буду, — сказал он и отвёл взгляд, — вам МРТ головного мозга когда-нибудь делали?
— Да, — ответил я, — осенью. Всё чисто.
— Тогда вы точно мой клиент, — Славуцкий сел обратно за стол и достал откуда-то небольшой блестящий предмет, похожий на электробритву. — Рассказывайте.
От этих его слов предчувствие нехорошего во мне усилилось, и я, сделав глубокий вздох, начал.