— И кого именно вы хотели соткать тут из воздуха, можно спросить? Воланда?

Я ничего не ответил, только показал жестом, что книгу неплохо бы было вернуть.

— Понимаю, вы не хотите разговаривать, — продолжил парень, постепенно повышая голос, — это правильно, скажи вы хоть слово в ответ, и это будет означать, что вы приняли мои правила игры и вам придётся говорить и дальше. А что, если я начну вас оскорблять? Тогда, что? Драка? Дуэль? Катание в пыли?

— Если вы будете так кричать, вас непременно заберёт патруль, — ответил я тихо. — Вон они, у памятника дедушке Крылову маячат, видите?

Парень покосился на ментов и комично спрятал бутылку за пазуху. Я улыбнулся.

— Послушайте, что я вам скажу, Валентин, — гораздо тише сказал он, — в вашем положении только и остаётся, как вызывать духов, потому что всё интересное уже кончилось.

— Ойген, отдайте книгу, — как можно спокойнее ответил я и протянул руку.

Парень убрал руку с книгой за спину и зашипел:

— Вам придётся мне поверить, потому что я уже прошёл все стадии духовного падения, к которым вы только приближаетесь. Я уже всё поменял в своей жизни — ничегошеньки не оставил от старой. Вы понимаете, ВСЁ! Если б вы видели, какой я был раньше… Если бы только видели!

И Ойген заговорил. Говорил горячо, с четверть часа без остановки. Брызгал слюною, махал руками, корчил рожи, описывая своё ужасное прошлое, которое, если честно, не показалось мне тогда столь уж ужасным.

Он, так же как и я, когда-то был младшим научным сотрудником в каком-то НИИ, толи редких металлов, толи специальных сплавов. Работал над чудо-металлом со смешным названием «Сурьмансиль». И были у него тогда длинные волосы, и козлиная борода была, и в волосатой голове его были идеи. А потом всё кончилось, и стал он такой, как сейчас — бритый и стриженный.

При всём при этом, он менее всего походил на умалишённого. Нет, в нём было что-то от сумасшедших (в хорошем смысле этого слова) учёных, которые, как выясняется позже, часто оказываются вменяемее всех остальных вместе взятых. Я не перебивал его. Я внимательно слушал.

— Вы всё ещё цепляетесь за свою прежнюю жизнь (он ткнул пальцем мне в бороду), за прежних своих идолов и духов (тем же пальцем в книгу), но что бы вы ни делали, — тут он поднял палец вверх и сделал паузу, — вам всё равно придётся примерить короткую стрижку и выбритую до состояния полированной древесины физиономию. Вы просто до этого ещё не доросли.

Сказав это, парень припал к бутылке, и в несколько глотков её прикончил. Как только он оторвал горлышко от своих губ, его лицо, довольно приятное, кстати, исказила гримаса, от которой рот некрасиво растянулся, а шея пошла складками. Я подумал, что его сейчас вырвет, и, опасаясь быть забрызганным, убрал в сторону ноги, но опасения оказались излишними — лицо моего собеседника разгладилось и приобрело прежние очертания.

— А потом вам захочется всё вернуть назад, — выдавил из себя он, — захочется до такой степени, что вы будете готовы отдать всё, что у вас есть за возможность хотя бы на секундочку, хотя бы одним глазком…

Он закрыл лицо руками и затих. Я подумал, что это просто очередной акт пьяной истерики, и решил закончить со всем этим.

— У вас всё? — спросил я. — Книгу отдайте.

Ойген не отвечал.

— Я говорю, книгу отдайте, — повторил я. — Мне идти пора.

Ойген оторвал руки от лица, и я увидел в его глазах слёзы. Ни говоря ни слова, он махнул на меня рукой, резко поднялся и, не оглядываясь, пошёл в сторону Малой Бронной. Я провожал его взглядом, пока он не скрылся за деревьями, а потом тоже встал и медленно побрёл в противоположную сторону.

Книгу он мне так и не отдал.

Откровенно говоря, я ни слова не понял из того, что он мне тогда наговорил. Точнее, по частям всё было ясно, а вот вместе никак не складывалось. Это было похоже на чёрно-белый французский фильм шестидесятых годов, где голову зрителя морочат именно такими приёмами — непонятными фразами, внезапными истеричными выпадами, и где всё заканчивалось какой-нибудь до полоумия нелогичной выходкой главного героя.

Я бы, скорее всего, наплевал бы и забыл про всю эту историю, если бы буквально через пару недель мне ни позвонил один мой институтский приятель и ни сообщил о горящей синем пламенем вакансии в одной крупной и серьёзной компании.

— Конечно, решать тебе, старик, — сказал он, — но я бы на твоём месте ни секунды бы не раздумывал. Такие деньги на дороге не валяются.

В этот момент мне почему-то вспомнилась оставленная Евгением-Ойгеном пустая винная бутылка.

1. Пятирубашечник

— Начальство вообще не должно такими вопросами заниматься! Начальство, если хочешь знать, должно водку жрать и с бабами трахаться. Маленькому начальнику — маленькая баба и маленькая чекушка; большому — большая баба и больша-а-а-ая такая чекушка. Всё понял?

— Да.

— Иди, работай.

Прямо на меня из кабинета выскочил парень в очках, белой рубашке и синем в красную полоску галстуке. Парень не то, чтобы был испуган, просто, разобран на части, что ли, но выглядеть при этом умудрялся шикарно. Что-то в нём было такое, будто он только что выскочил не из кабинета, а из телевизора, из какого-нибудь сериала про то, как это происходит там.

Парень «из телевизора», взглядом меня не зацепив, пронёсся мимо и исчез за дверью, ведущей в общий коридор. Теперь была моя очередь зайти в кабинет. Я не боялся, нет-нет, мне совсем не было страшно, просто…

— Правило первое и основное, — сказал невысокий седой человек с лицом маленькой собачки, глядя мне в переносицу, — когда ты идёшь по зданию с документами, кожаную папку «на подпись» надо обязательно держать в левой руке. Возьмёшь в правую, ладонь быстро намокнет, и если придётся здороваться за руку с кем-нибудь из руководства, выйдет конфуз. У нас этого не любят больше всего.

Человек с лицом маленькой собачки перевёл взгляд с моей переносицы на мой живот и продолжил:

— Второе: костюмы здесь бывают только двух цветов: СЕРОГО и ЧЁРНОГО. Ровно, как и рубашки — БЕЛОГО и ГОЛУБОГО. Других цветов не было, нет, и не будет. Полоски допускаются. С галстуком можно немного повольнодумствовать, но только чтобы никакого «пожара в джунглях».

Третье: обувь — чёрная, разумеется — должна быть вычищена до блеска. Купи себе щётку и чисть ботинки три (я не шучу) раза в день. Когда по коридору идёшь, на обувь мало кто внимание обращает, но вот, когда стоишь в лифте, люди обычно смотрят именно на неё. Стоит приличный мальчик, и тут, фу-у-у-у, ботинки нечищеные. Очень портит впечатление.

Четвёртое: стрижка. Стричься надо не реже одного раза в месяц и всегда одинаково — не длинно, и уж конечно, не коротко. Никакой скинятины — бритые затылки остались в девяностых. Так, аккуратненькая стрижечка, можно недлинные бачки — ориентируйся на Америку восьмидесятых, у нас это любят. Усы и борода не приветствуются, так что вот это, — он показал пальцем на мою бороду, — сегодня же под нож.

Пятое и последнее: когда идёшь навстречу женщине, смотреть надо прямо перед собой, не косясь на её грудь, это заметно. Если идёшь за женщиной, смотреть надо поверх её головы, или, в крайнем случае, в затылок. Глаза ниже опускать нельзя. Тот, кто идёт навстречу, сразу увидит, куда ты пялишься.

Всё. Успехов в труде.

Вот так, всего пять нехитрых правил, и я, словно с улицы в прекрасный голубой бассейн, прыгнул в новую жизнь с бортика своей старой. Пять простых правил, и я, подобно многим другим людям моего возраста, сменил низкооплачиваемую, требующую значительных умственных усилий работу на работу высокооплачиваемую, но не требующую в смысле напряжения мозгов вообще ничего. Пять правил, и я, разменяв территорию на статус, переехал из подмосковной «трёшки» в московскую «двушку» с доплатой… Проще говоря, я сменил в своей жизни практически всё, от места работы и жительства до зубов, входящих в улыбку.