Ух ты! Сыграть в оркестре оперного! В самом настоящем спектакле! В пятнадцатилетнем-то возрасте, всего лишь через два с половиной года с того момента, когда ты вообще впервые взял флейту в руки! Пусть «Кошкин дом», пусть для детей, пусть второй флейтой, но сам факт! Конечно же, Форин с радостью согласился.

И вот, день спектакля настал. Но никто Форина на служебном входе, как договаривались, не встретил. Строгий вахтер не пропустил, объяснения и увещевания не помогли — не положено и всё тут! Озабочено глянув на часы, Форин глубоко вздохнул и поторопился в кассу. Взял самый дешевый билет за 50 копеек, попав, наконец-то, в театр вместе с юными зрителями и их родителями. Оказалось, что про него впопыхах попросту забыли, правда, искренне извинились. Спектакль прошел нормально, Форин достаточно уверенно справился с не самой сложной партией второй флейты. Акмал Хаялыч был доволен, новоиспеченному юному внештатному сотруднику даже выплатили кое-какой «гонорарец». Лиха беда начало!

С тех пор бывший Учитель стал нечасто, но регулярно привлекать Форина на дневные детские спектакли. Это давало и финансовое подспорье, и статус, и первоклассную практику, учитывая, что партии балетов «Конёк-Горбунок» Пуни или «Золушка» Прокофьева, хоть и второй флейты, простыми никак не назовешь. Но всё равно Форина тянуло в оркестр Макухо — туда где когда-то им был сделан первый шаг на тернистом непростом пути профессионального музыканта. Стоит заметить, он был не единственным из учащихся музыкального училища, выпускников нашей «музыкалки», прикипевших сердцем к оркестру нашего детства. Анекдот заключался в том, что я продолжал играть первой флейтой, как изначально распорядился сам Акмал Хаялыч, несмотря на то, что за год учебы в музучилище Форин заметно перерос меня в профессиональном плане.

И вскоре свершилось! Форина пригласили поработать на вечернем спектакле — балете Адана «Жизель». Завхоз театра подыскал ему черную оркестровую униформу, приблизительно подходившую по размеру, с концертным фраком и бабочкой (на дневных спектаклях музыканты обычно одевались кто во что). На «Жизель» пожаловали мама Форина с сестрами и дядей, и я с родителями. Виновник торжества, поправляя непривычный тесный «кис-кис», деловито расхаживал по оркестровой яме, непринужденно беседовал о чем-то с музыкантами, разыгрывался, но я явственно чувствовал его волнение. Еще бы! Парню всего-то шестнадцать! Несмотря на то, что черный классический фрак сидел на худощавом Форине немного мешковато, смотрелся он настоящим профессионалом. Завидев нас, «болельщиков», он небрежно сделал ручкой. Впрочем, нечего понапрасну отвлекать: артисту необходимо грамотно разыграться, настроиться на исполнение, еще раз прогнать сложные места партии — мне всегда нравилась легкая, разномастная, настраивающая на особый лад какофония звуков «разогревающихся» перед спектаклем музыкантов. Шутка ли дело?

Наконец раздался третий звонок, плавно погас свет, зажглись софиты, занавес поднялся, зазвучала увертюра балета. Я волновался не меньше самого Форина: сердце у меня стучало как после километрового кросса. Успокаивало одно: первой флейтой играл Акмал Хаялыч. Родной надежный Учитель находился рядом, что вселяло уверенность, я видел, как в паузах они что-то обсуждали, глядя в ноты.

Что там делалось на сцене, меня, честно говоря, не интересовало — я не сводил восхищенных глаз со своего друга. Завидовал ему: вот он и воплотил в жизнь нашу с ним сокровенную детскую мечту. Таинственный полумрак оркестровой ямы придавал необычному действу торжественности и загадочности, а волшебная музыка Адана только усиливала восприятие чуда. В мягкой ауре подсветки театрального пюпитра, словно при горящей во мгле свече, Форин своим выразительным, с тонкими чертами лицом, обрамленным светлыми, немного вьющимися волосами, напоминал молодого Шопена...

Со временем, Форин закрепился в оркестре оперного театра, вечерние спектакли стали для него привычным делом. Иногда он, отказываясь от участия в наших вечеринках, с усталой небрежностью бросал: «Не могу, у меня вечером «Риголетто». Словом, рос парень. На последнем курсе училища, когда ему исполнилось восемнадцать, его и вовсе оформили в штат театра на постоянную работу. Орёл!

К тому моменту, Форин уже полностью освоился в музыкальном коллективе театра, к Учителю стал обращаться просто «Акмал», перейдя на «ты»: коллеги-кореша, как-никак. Пару раз мы втроем встречались, тепло общались с умеренным потреблением спиртного. Однако я не мог и не собирался переступать психологический порог: обращение к Учителю только по имени, а тем более, на «ты» воспринималось мною непозволительным, противоестественным панибратством. Акмал Хаялыч, чуть захмелев, то ли в шутку, то ль всерьёз, всё спрашивал меня: «Петя, ты когда в консерваторию поступать будешь?» Я отвечал, мол, в университете же учусь. Он отмахивался: «Э-э! Меня это не интересует! В консерваторию-то ты думаешь поступать?»

Форин всегда легко сходился с людьми, лишь бы человек его лишнего не «грузил» и не напрягал, маргиналов не выносил физически. К моему неудовольствию, стал покуривать (Акмал Хаялыч никогда не курил: лёгкие духовика — его «хлеб»). Но виною этому была театральная курилка — место раскованного дружеского общения и творческого «священнодействия» артистов и музыкантов.

Что ни говори, люди искусства — народ особый, творческий. Несколько раз Форин приглашал меня на театральные, как сейчас говорят, корпоративы по случаю разных праздничных дат. Я, помню, с удовольствием общался с театральным людом, удачно «косил» под настоящего музыканта и, рисуясь перед девчонками-балеринами, вволю витийствовал, «растекался мыслию по древу» за искусство, за театр, за музыку, благо был немного «в теме». Кстати, в не столь отдаленном будущем Форин, как и Акмал Хаялыч, женился на скрипачке театрального оркестра Любочке Квасковой, я был свидетелем на их веселой, музыкальной свадьбе.

* * *

Тем временем, стартовал выпускной десятый класс. Последним, выпускным учебный год был и в музыкальной школе. И вновь он начался с неожиданности. Акмала Хаялыча загрузили дополнительной работой в театре и, по-моему, добавили жалования. Времени для работы в музыкальной школе в его плотной творческой жизни не осталось. К моему глубочайшему сожалению... Мне же объявили, что новым преподавателем флейты, точнее, преподавательницей, будет некто Наиля Газизовна Гизатуллина. Я, тягостно вздохнув, смирился с неизбежным: Наиля Газизовна так Наиля Газизовна, ничего не поделаешь...

Настроение и общий тонус еще больше упали, когда однажды родители серьёзно поговорили со мной относительно дальнейшего участия, вернее, неучастия, в оркестре (закончить музыкальную школу они тоже считали нужным). Предстояли выпускные экзамены, необходимо было всю жизнь подчинить достижению главной, на тот момент, цели: поступлению в университет. Вдобавок, если я не поступал сразу после школы, то по возрасту попадал под весенний призыв в армию, а поступать и учиться после армии намного сложнее. Отсюда вывод... Я, конечно, и сам задумывался об этом, но всё малодушно откладывал «на потом» логичный и неизбежный шаг — прощание с родным оркестром.

К осени количество наших оркестрантов в новом статусе учащихся музыкального училища еще более возросло, тогда как приток «молодежи» из музыкальной школы почти полностью иссяк. Если раньше музицирование в оркестре было частью образовательного процесса, то теперь, уже больше года, оркестр Макухо школьным не считался. Так, чисто хобби. Мы росли, и вместе с этим оркестр все меньше и меньше выглядел «детским»...

«Наилёй Газизовной» оказалась очаровательная миниатюрная девятнадцатилетняя девушка — студентка-первокурсница консерватории. В первую нашу встречу, после представления друг другу, я вдруг почувствовал, как уголки моих губ непроизвольно поехали к ушам, расплываясь в широченной улыбке. Я выглядел старше своих лет, носил усы и «баки». Наиля Газизовна покраснела и опустила глаза: в моей улыбке отчетливо читались приятное удивление, умиление и снисхождение. Вот тебе и Наиля, всем «Наилям» — «Газизовна»! Не подумайте ничего скабрезного и пошлого, безусловно, всё было строго в рамках приличий и такта, но обращение к новому преподавателю по имени-отчеству застревало у меня в глотке. Достигли компромисса: обращаться по имени «Неля», но на «вы».