Чуприкова. Не поздно и сейчас. Учтите, Рем Степанович, я буду за вас бороться. Вы талантливый, деятельный человек. Это мне очень импонирует.

Кондаков. Позвольте ответить взаимностью. Я тоже буду бороться за себя, за свое дело.

Чуприкова. Только одно могу вам сказать: уход — это не борьба. (Ушла.)

Кондаков (к залу). Так закончился мой разговор с шефиней. Я побрел домой, чувствуя бессильную ярость. Вместо того чтобы решать вопросы, для которых я был обучен, имел силу и убежденность, я забрел в болото служебных отношений, чужих честолюбий. Единственным моим желанием было прийти домой, собрать вещи и — уехать. Куда? Я и сам не знал. Мой железобетонный, вибропанельный, сверхтиповой двенадцатиэтажный дом плыл по строительной распутице, как крейсер, освещая путь множеством огней. По телевизору должны были сегодня передавать фигурное катание. Я ощутил пустоту надвигающегося вечера. Где моя жена? Где мои друзья? Почему вдруг я очутился здесь? Так иногда среди застолья оглянешься на соседей, и пронзит тебя, как током: «А я что здесь делаю? Почему я трачу время на бессмысленное занятие?» Я готов был уехать. Это было ясной, глубокой мыслью. Перед двумя людьми я чувствовал себя виноватым. Перед Короткевичем… К счастью, он никогда бы в жизни и не узнал о моем предательстве. Зато о нем знал бы я. Второй человек — Лариса, наивно поверившая в меня. Что касается ее влюбленности, то это меня не смущало. Типичный случай актерской влюбленности в партнера. Профессиональный восторг, который на скудной почве тихой областной больницы приобрел такой своеобразный оттенок. И вместе с тем я понимал, что моя собственная психика имеет досадные ограничения: я мог плодотворно работать лишь в обстановке сотрудничества, но не противоборства. Даже сражаясь с Марковским, я ощущал за спиной молчаливую поддержку и того же Стасика Придорогина, и других ребят. Сегодня я был один. Но едва я вошел в квартиру, как одиночество кончилось.

^{Вошла Лариса.}

Лариса. Вы хоть писать мне будете?

Кондаков. Я еще не уехал.

Лариса. Но уезжаете?

Кондаков. Почти.

^{Лариса села и заплакала.}

Ну что вы, Лариса…

Лариса. Обидно… что хороший специалист уезжает…

Кондаков. Вы рыдаете по общественной причине?

Лариса. Вот именно! А вы что думали? Что я в вас влюблена? Да у меня таких, как вы, — навалом! И с окладами, и с квартирами, и с машинами! Господи, что я мелю… Рем Степанович, дорогой, не уезжайте!

Кондаков. Успокойтесь, пожалуйста. Кто вам сказал, что я хочу уехать?

Лариса. Мне шефиня только что позвонила.

Кондаков. Я и говорю, что вы плачете по поручению общественности.

Лариса. Нет, Рем Степанович. Я плачу от своего имени. Если бы вы только знали, как это жутко — каждую минуту, каждую секунду думать о человеке, который не думает о тебе.

Кондаков. Я это знаю. Лариса, я вам многое должен объяснить.

Лариса. Ничего не нужно. Только не уезжайте. Вы отвергли мою любовь…

Кондаков. Лариса…

Лариса. …отвергли мою любовь очень интеллигентно, очень мягко, не воспользовавшись…

Кондаков. Лариса!

Лариса. И тем не менее я прошу вас — не уезжайте, хоть ваш отъезд, конечно, принес бы мне избавление… Но вы не имеете права уезжать!

Кондаков. Почему?

Лариса. Неужели вы сами этого не понимаете? Однажды вы уже уехали. Из Ленинграда. Нельзя вечно уезжать от проблем. В вашем возрасте пора бы уже их решать.

Кондаков. Это… вам тоже внушила шефиня?

Лариса. Это внушаю вам я!

^{Звонит телефон.}

Я могу выйти.

Кондаков. Не надо. (Взял трубку.) Слушаю… Да, я доктор Кондаков. Какая машина? Это кто звонит?.. Здравствуйте, Сергей Сергеевич… Кто стрелял? Он убит? Да, конечно, я готов. Жду. (Положил трубку.) В Короткевича только что стреляли.

Лариса. Он убит?

Кондаков. Не знаю.

^{Снова — телефон.}

Слушаю. Да, шестьдесят — семьдесят четыре. Какой город вызывает? Ленинград?.. Нет, Кондакова нет. Еще не пришел с работы. Это сосед говорит.

Лариса. Вы, может быть, мне что-нибудь объясните?

Кондаков. Если б я мог…

^{Ординаторская. Капитан Ситник.}

Ситник (говорит по телефону). Да я все бегаю, товарищ полковник, туда-сюда. Там же операция идет… Оперирует доктор Кондаков… Нет, был всего один выстрел — через окно, со стороны улицы Крестьянской. Пуля застряла в мякоти плеча… Да, конечно, товарищ полковник. Пархоменко здесь и его группа. Слушаюсь.

^{Появились Косавец и Лариса.}

Ну, что там?

Косавец. Заканчивают. Психбольница с выстрелами! Господи! Полный набор!

Ситник. Пойду взгляну. (Ушел.)

Косавец. Лара, ты в последнее время избегаешь меня. Я знаю, почему.

Лариса. Сейчас не время для сцен.

Косавец. Никаких сцен, хорошая моя.

Лариса. Ты уже стоял на коленях, писал письма, все было. С меня довольно.

Косавец. Не могу поверить, что ты меня больше не любишь. Это просто не укладывается у меня в голове.

Лариса. Я давно сказала тебе об этом.

Косавец. Передумай, любимая. Ну что тебе в нем? Он — залетная птица. Приехал — уехал. А я при тебе всегда. И все время думаю о тебе. Вчера на проспект Молодости завезли польскую мебель. Я слетал туда, договорился. Хочу обставить твою квартиру по-европейски. Помнишь, нам ведь хорошо было с тобой, Лара, жизнь моя! Пластинки достал для тебя… эти… «Роллинг Стоунз». Ты любишь.

Лариса. Лева, мне трудно это повторять, но я тебя не люблю.

Косавец. Значит, ты любишь его?

Лариса. Кого я люблю — уж это мое дело.

^{Вошли Чуприкова, Кондаков, Ситник.}

Ситник. Пуля стандартного немецкого «парабеллума»… Больной в сознании? Как вы считаете?

Кондаков. Интересно, как это можно узнать?

Ситник. Ах, да… Лидия Николаевна, освободите любой бокс с окнами во двор, переведите туда Короткевича. Мы будем его охранять.

Чуприкова. Какой ужас!

Ситник. Ужас… Наверное, все самое страшное в его судьбе произошло много лет назад. Тут я наткнулся на список, так сказать, оборудования, которое наши войска обнаружили в камере допросов гестапо. Вернее, в камере пыток. Есть у кого-нибудь закурить?

^{Чуприкова протянула сигареты.}

Спасибо. Козлы для порки… электрические провода… клещи… Даже патефон.

Чуприкова. Господи, патефон-то зачем?

Ситник. Узники кричали… Фашисты либо заводили грузовик под окном, чтобы эти крики заглушить, либо ставили пластинки — на полную громкость. Сотни лет человечество содрогается, вспоминая муки Христа. Так вот его палачи — это дети по сравнению с фашистами.

^{Вошел полковник Логинов.}

Логинов. Здравствуйте. Накурили — топор вешай. Доктор, что вы скажете?

Кондаков. Пуля попала в плечо. Кость не задета. Пулю извлекли.

Логинов. Какое оружие?

Ситник. Немецкий «парабеллум».

Логинов. Ты не ошибся? Оружие надежное. Что же он промахнулся?.. Рука старая стала… Товарищ Кондаков, что будем делать?

Косавец. Считаю своим долгом сообщить вам, что коллега Кондаков отстранен от лечения больного Короткевича.

Кондаков. Да, это правда. Кроме того, я сегодня подаю заявление об уходе.

Логинов. Вот это новости. А в чем причина?