— Возьми меня с собой, прошу тебя! Будет лучше, если мы появимся вместе, — сказала она, как будто их совместное появление было чем-то вполне обыденным.

— Пожалуйста, — ответил он, учтиво распахнув перед нею дверь.

Клотильда была в приподнятом настроении. Предстоящее событие волновало ее, как театральная премьера. С довольным видом шагала она рядом с мужем — ленты ее шляпы развевались на ветру, — наслаждаясь удивленными и восхищенными взглядами прохожих, которые те бросали на него. Значит, и он теперь тоже член национал-социалистской партии! За много месяцев они впервые шли вместе по улице. Правда, весь город знал, что в их браке не все ладно, но. ведь сегодня особенный день. Время от времени Клотильда замедляла шаг и окидывала мужа испытующим взглядом. Ничего не скажешь, вид у него безукоризненный! С таким мужчиной приятно показаться на улице.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказала она с искренним восхищением.

Это было первое доброе слово, которое он услышал от нее за долгое время.

— Да, Мерц постарался, — отвечал Фабиан.

— Весь город с огромным интересом ждет речи Таубенхауза, — продолжала Клотильда. — Всем хочется поскорее узнать, о чем он будет говорить.

«Вот тебе и на, — подумал Фабиан, — она хочет завязать со мной разговор». Но он не забыл злобного тона ее заявлений о разводе и медлил с ответом.

— Он, несомненно, выступит с интересной речью, — сказал наконец Фабиан. — У Таубенхауза голова ясная. Конечно, он получил нужную ему информацию, ведь он здесь новичок.

Клотильда улыбнулась в душе. О, она точно знала, о чем будет говорить Таубенхауз. О мосте Героев, о фонтане на Вокзальной площади, о статуе Роланда на площади Ратуши. Последние три дня копии этого доклада с пометкой «совершенно секретно», сделанной синим карандашом, лежали на письменном столе ее мужа. Фабиан знал, что нужно сделать, чтобы по городу распространились «секретные» сведения. Да и фрейлейн Циммерман из бахвальства не станет молчать.

— Посмотри, сколько народу! — воскликнула Клотильда, когда они вышли на площадь Ратуши.

В этот момент целые толпы людей поднимались по лестнице. Среди них был и городской архитектор Криг в мундире лейтенанта, едва сходившемся на его толстом животе. В свое время он был сапером. Галстук бантом и мягкая шляпа, безусловно, больше шли к нему. Его сопровождали дочери, близнецы Гедвиг и Гемрина, до неотличимости похожие друг на друга. У обеих были одинаково полные красные щечки и очаровательно вздернутые носики. Они одинаково смущенно улыбнулись, здороваясь с Фабианом.

— Генерал! Смирно, девочки! Настоящий генерал! — засмеялся Криг, с удивлением глядя на Фабиана. — А ведь вы правда умеете поражать своих друзей, — добавил он, смеясь. Его смех можно было истолковать по-разному.

— Прошу прощения, — обратился Фабиан к жене, вежливо распахнув перед ней широкую дверь в зал. — Мне нужно еще зайти к бургомистру, узнать, нет ли каких-либо поручений.

Клотильда улыбнулась одной из своих очаровательнейших улыбок и присоединилась к дочерям Крига. На девушках были одинаковые платья, и надушены они были одинаковыми духами. «Фабиан, видимо, хочет показаться Таубенхаузу в новой форме», — подумала Клотильда. Все у него основано на расчете. Она хорошо его знает.

Мундиры, толпа людей, шляпы и флаги, всюду флаги. Это зрелище привело Клотильду в восторг. Зал был декорирован лавровыми деревьями и усеян флажками. Лишь немногие были цветов города, на остальных виднелось изображение свастики. Даже трибуна была украшена флагом со свастикой, — таково было распоряжение Таубенхауза. Впечатление создавалось опьяняющее, и сердце Клотильды ликовало, когда она прокладывала себе дорогу сквозь толпу. Разумеется, некоторые злопыхатели утверждают, что это праздник нацистской партии, а не города, а Крюгера, мол, обвиняли в том, что он вел частные разговоры по служебному телефону, но над всей этой болтовней можно только посмеяться.

Куда ни глянь — всюду военные, даже офицеры запаса воспользовались случаем показаться в военной форме. В толпе мелькали красные шнуры на гусарских мундирах, которые уже, казалось, канули в вечность, и три широкие полосы на рукаве — знак различия морских офицеров. Все они были приглашены главой города и, естественно, хотели блеснуть парадным мундиром. Иные капитаны и майоры отрастили себе такой живот, словно они сидели в тылу во Франции. Но больше всего поражало обилие орденов. Казалось, на город пролился настоящий орденский дождь. Можно было подумать, что все эти военные — участники кровопролитных боев под Верденом, хотя многие из них даже и не нюхали пороха.

На всех были знаки отличия, пусть самые мелкие и незначительные — какой-нибудь крест, медаль, ленточка. Даже мелкое чиновничество не отставало от других. Кто ты такой, если у тебя нет никаких знаков отличия? Не из тюрьмы же ты сюда явился! Вон маленький седой и сутулый человек с какой-то скромной медалью в петлице. Это профессор Халль из Исторического общества, а медаль у него — «За спасение утопающих». Она никому не известна и не привлекает к себе внимания. Но зато как бросается в глаза эффектный турецкий полумесяц, который видишь у многих присутствующих! Да, все вокруг сверкает и блестит. Люди завистливо косятся на ордена крупного значения, редко мелькающие в зале, как, например, ордена полковника фон Тюнена, заслуженного фронтового офицера. Награжденные как бы заново завоевывают признание. Вот когда видно, чего стоит человек!

Да, еще в одном можно убедиться сегодня — почти всякий уважающий себя человек состоит членом национал-социалистской партии. Председатель-суда Либориус, директор музея Грас, директор больницы Зандкуль, советник юстиции Швабах — этот даже играет видную роль в партии, — директор гимназии Петт, медицинский советник Хаферлаг, профессора Коппенхайде и Роде, директор художественного училища Ханфтлебен — словом, почти все. Эти господа держатся с достоинством, выглядят хорошо упитанными и довольными. Многие из них успели отрастить себе брюшко, многие демонстрируют сверкающие лысины, которых в другое время никто бы не увидел под шляпами. Одним словом, это сливки общества.

В глубине зала толпятся молодые люди в коричневых мундирах. Нимало не стесняясь, они шутят и громко говорят. Среди коричневых солдат несколько седовласых, в том числе сапожник Хабихт; его большие прозрачные уши то и дело вспыхивают красным огнем.

Просто поразительно, что только кое-кто из присутствующих не принадлежит к партии. Может быть, многие горожане остались без приглашения? Фабиан составил список на семьсот человек, но ведь его контролировал Таубенхауз. К числу беспартийных относился Вольфганг Фабиан; поначалу он весело оглядывал зал, но, убедившись в сухом к себе отношении, утратил всю свою непринужденность. По соседству с ним сидел учитель Гляйхен, молчаливо забившийся в угол. Всем был известен его нелюдимый нрав, а теперь многие вспомнили, что его перевели в сельскую школу в Амзельвизе в наказание за то, что он не оказал должного почтения флагу со свастикой.

Перья голубовато-стального оттенка взволнованно трепыхались на крошечной шляпке фрау фон Тюнен. Баронесса без умолку говорила и смеялась. Ее восторженный голос и громкий смех разносились по всему залу. В эти дни она стала одной из руководительниц национал-социалистского женского союза и чувствовала себя как рыба в воде.

Фон Тюнен кокетничал своей полковничьей формой, точно юный кавалерист; его усеянная орденами грудь сверкала. Он здоровался, постукивая каблуками и выбрасывая вперед руку, шутил, смеялся. И, несмотря на свои седые, как всегда тщательно приглаженные волосы, выглядел очень помолодевшим.

— Фрау Фабиан! — крикнул полковник, заметив Клотильду, пробиравшуюся сквозь толпу. Он поспешил ей навстречу, стал навытяжку, как перед генералом, и отвесил подчеркнуто низкий поклон. Клотильда покраснела, радуясь вниманию, оказанному ей на глазах у всех собравшихся.

— Идите к нам, Клотильда! — закричала баронесса. — У нас тут собрался прелестный кружок.