Гульбеддин был любимцем Зии уль-Хака и пакистанской разведслужбы. Как и другие лидеры моджахедов, он сотрудничал с ISI с начала 1970-х годов, когда Пакистан начал оказывать тайную поддержку студентам-фундаменталистам из Кабульского университета, бунтовавшим против советского влияния на правительство Афганистана. Тогда Хекматиар находился на переднем крае зарождающейся всемирной волны исламского радикализма. По многочисленным свидетельствам, именно он ввел обычай плескать кислотой в лицо афганским женщинам, которые не носили чадру в соответствии с требованиями шариата.
В последние годы войны репутация Хекматиара выросла до таких угрожающих пропорций, что многие журналисты в США практически соглашались с советскими аналитиками, сравнивавшими его с Хомейни, и обвиняли ЦРУ в неразборчивости. Он безжалостной рукой управлял своей организацией «Хезб-и-Ислами», структура которой мало отличалась от ячеек коммунистической партии. Тем не менее Гульбеддин был «борцом за свободу», которого Чарльз Фосетт и Джоанна Херринг успели узнать и полюбить во время съемок фильма «Смелость — наше оружие». Чарли Уилсон был зачарован им, так как слышал, что он как никто другой умеет убивать советских солдат. Кроме того, у Уилсона был конкретный вопрос к бывшему инженеру, который он хотел задать без ведома ЦРУ.
Гульбеддин со своей свитой вошел в приемную отеля Pearl Intercotinental в Пешаваре — высокая фигура в белом с пятью телохранителями, вооруженными АК-47. Он поднялся в номер Уилсона: аскет и фундаменталист, готовый к встрече со своим американским покровителем. Словно по условному сигналу, Синтия Гейл вышла из соседней комнаты в своем розовом спортивном костюме и протянула руку со словами: «Мы очень рады встрече с вами».
Что мог подумать Хекматиар? По его понятиям, Снежинка была наполовину обнаженной. Так или иначе, ему удалось сохранить нейтральное, даже благожелательное выражение лица, когда он приступил к беседе с конгрессменом.
«Было очень, очень интересно сидеть рядом с этими бородатыми и белозубыми мужчинами, — вспоминает Снежинка. — Во всем чувствовался привкус таинственности». Для нее Гульбеддин, как и другие афганцы, посетившие номер конгрессмена в тот вечер, смотрели на Чарли «как на великого бога, который собирался спасти их».
Последнее замечание несомненно удивило бы Хекматиара, для которого Аллах был единственным истинным богом. Семь лет спустя он продемонстрировал, как высоко он ценит заслуги Чарли и Соединенных Штатов в деле джихада, встав на сторону Саддама Хусейна во время войны в Персидском заливе. Но в тот вечер в Пешаваре, сидя рядом с Чарли и его «непотребной» спутницей, Гульбедцин сверкал улыбками во все стороны.
Уилсон рассказал полевому командиру об «Эрликонах» и скорых поставках нового, более смертоносного оружия. Потом он задал личный вопрос: у него есть тесные связи с израильтянами, и он мог бы воспользоваться благоприятной возможностью, но ЦРУ наотрез отказывается от его предложения. Если Уилсон сможет заставить американцев купить советское оружие, захваченное израильтянами у ООП, не затруднит ли Хекматиара принять этот дар?
«Мы берем оружие у убитых русских и поворачиваем его против них, — иронично ответил бывший инженер. — Думаю, ничто не мешает нам взять оружие у евреев». В сущности, Гульбеддин не имел этических проблем с происхождением оружия для джихада. «У Аллаха есть много неисповедимых способов для помощи правоверным», — сказал он.
Уилсон пришел в восторг. Он решил пренебречь возражениями ЦРУ и еще сильнее надавить на Агентство для покупки оружия ООП и финансирования «Лошадки Чарли».
Следующим афганцем, оказавшимся лицом к лицу со Снежинкой в тот вечер, был профессор Моджадедди, которого Уилсон возил на встречу с Биллом Кейси у Белого Дома. Маленького профессора окружала еще более грозная толпа телохранителей, чем у Хекматиара. «Неужели они в самом деле так опасаются, что русские попытаются убить их?» — впоследствии спросил конгрессмен у сотрудника пакистанской разведки. «Они боятся не русских, а друг друга, — деловито ответил тот. — Каждый боится погибнуть от руки соперника».
Говард Харт поперхнулся бы от негодования, если бы мог наблюдать комический спектакль, устроенный Уилсоном и Снежинкой: они пели хвалу «Эрликонам», предлагали фундаменталистам принять оружие от Израиля, а потом задавали безнадежно наивный вопрос о телохранителях. Это бы лишь укрепило убежденность Харта в том, что Уилсон не представляет, с кем он имеет дело.
Харт понимал, что Уилсон, как и большинство американцев, открывших для себя афганскую войну, находится на этапе слепого увлечения моджахедами. Обычно это означало, что моджахедов считали чистосердечными, бесстрашными, глубоко религиозными и достойными всяческой поддержки. Как и все новички, Уилсон вроде бы тешился фантазией, что эти племенные воины могут объединиться для организованного сопротивления.
Харт и сам прошел по этому пути, но уже давно. «Когда-то мы с Ахтаром говорили о том, как было бы хорошо, если бы они смогли создать аналог Французской республики и найти себе Акбара де Голля, — вспоминает Харт. — Но афганцев едва ли можно назвать единым народом, а тем более нацией. Это десятки племен, постоянно воюющих друг с другом. Они очень неоднородны и отличаются крайним этноцентризмом, что заставляет их ненавидеть или подозревать во всяческих грехах не только иностранцев, но и афганцев, живущих за две долины от них».
Харт примирился с этим неискоренимым изъяном афганцев и даже пришел к убеждению, что их эффективность в партизанской войне во многом зависит от их разъединенности. Им было трудно координировать военные действия, но вместе с тем у них не было единого лидера, гибель которого могла бы положить конец сопротивлению. По сути дела, у них не было никакой централизации, кроме системы распределения и поставок оружия, созданной пакистанцами.
Пакистанская разведслужба ISI с согласия ЦРУ выбрала семерых из числа наиболее героических полевых командиров. В определенной степени их военная мощь и политическое влияние зависели от пакистанской разведки. Остальным моджахедам дали понять, что, если они хотят получать еду, оружие, лекарства, военную подготовку или помощь для членов их семей, они должны присоединиться к одной из этих «полномочных» групп. Так состоялось единственное объединение, которое могло произойти на этой войне. Но оно было иллюзорным, и афганцы не резали друг другу глотки лишь потому, что их сплачивала всеобщая ненависть к неверным. Они воздерживались от межплеменных столкновений, чтобы сохранить доступ к деньгам и оружию ЦРУ.
Это стало пугающе ясным в 1989 году, всего лишь через несколько недель после отступления Советской армии, когда командиры Хекматиара заманили в ловушку делегацию воинов Масуда. Они гарантировали неприкосновенность на переговорах и даже клялись на Коране, что будут свято чтить свои обязательства. Но как только доверчивые таджики оказались на пуштунской территории, их схватили, замучили и убили. Еще в 1984 году Харту было известно об этой жестокой и темной стороне афганского характера.
Это не означает, что Говард Харт не сочувствовал своим клиентам и их борьбе. Как и остальные, он был увлечен своим делом, но не позволял этому увлечению перерасти в эмоциональную привязанность. Профессиональная бесстрастность необходима для эффективного ведения «Большой игры». Все опытные командиры во время войны сталкиваются с необходимостью ослабить один фланг или пожертвовать целым подразделением ради общей победы. Для Харта и ЦРУ моджахеды были передовым отрядом в гораздо более грандиозной борьбе с советской империей, наступавшей по всему миру. Задача руководителя оперативного пункта заключалась в том, чтобы держать их боеспособном состоянии, давать им достаточно для надежды на победу, но недостаточно для того, чтобы поставить под угрозу глобальные интересы США.
Больше всего Харта раздражало, что Уилсон не понимал правила игры. Конгрессмену казалось, что интересы афганцев и ЦРУ полностью совпадают. Впрочем, Харт недооценивал сложные мотивы, двигавшие Уилсоном в его отношении к моджахедом и к тому, чего он хотел добиться в Афганистане.