Достигнув ее наконец, она раздвинула толстые шторы, и в глаза ей хлынул такой поток света, что пришлось заслониться. Он коснулся ее как теплый, заботливый друг; молодая женщина мгновенно почувствовала, как внутри у нее словно все отошло и страхи ее улетучились. Она положила голову на подоконник, скользя взглядом по большому, хорошо убранному газону. Высоко над землей из пышных веток соткался огромный навес, сквозь который проникало жаркое солнце. Хотя зима оголила и обесцветила газон, видно было, что ухаживают за ним по-настоящему. Аккуратные ухоженные гравийные дорожки вились в лабиринтах подстриженного кустарника, огибали клумбы, разбитые вокруг мощных стволов. Сквозь вечнозеленые деревья виднелась лишь верхняя часть беседки.

Лирин осторожно повернулась, возвращаясь к кровати, она опиралась о спинку ближайшего стула. Тут внимание ее привлекло какое-то движение слева. Удивленная, она резко повернулась, совершенно забыв о зубьях, которые в любой момент готовы были впиться ей в мозг. Она дорого заплатила за свою неосторожность — по черепу словно молотом грохнули. Она одной рукой ухватилась за стул, другую плотно прижала к зажмуренным глазам и не отнимала до тех пор, пока мучительная боль не прошла и не вернулась способность более или менее здраво соображать. Открыв наконец глаза, она обнаружила, что всматривается в собственное лицо, отражающееся в высоком напольном зеркале. Любопытство влекло ее ближе к зеркалу, но сделать еще одно движение было выше ее сил. Ощущая огромную усталость, она остановилась и принялась рассматривать свое отражение издалека, в надежде собрать по кусочкам собственный облик: тогда, может, память возвратится. Увиденное ей не понравилось. Выглядела она так же скверно, как и чувствовала себя. Хоть какой-то цвет сохранился лишь на одной стороне лица — и то бледно-голубой с чуть заметным розовым оттенком. Кожа на лбу отличалась такой же мертвенной бледностью. Растрепанные волосы, растерянный взгляд запавших зеленых глаз придавали ей сходство с беспризорницей. Хотя она не имела ни малейшего представления о том, сколько ей лет, возраст выдавали мягкие изгибы тела под обтягивающим фланелевом халатом и зрелые формы цветущей женственности.

На языке у нее вертелись слова на нескольких языках, в голове проносились числа, но что откуда пришло, оставалось совершенной загадкой. Она знала, как накрыть стол, как обращаться с кухонной утварью, как сделать красивый реверанс, знала фигуры нескольких танцев, но откуда она это знала, ее измученный мозг отказывался вспомнить.

— Лирин Уингейт, — выдохнула она. — Это действительно ты?

Ответа не последовало, но тут внимание девушки было привлечено шагами, доносившимися из холла. В дверь негромко постучали. Лирин, которой вовсе не хотелось встречать гостей в нижней рубашке, обежала глазами комнату — где бы укрыться. Горло у нее так пересохло, что из него вырвался лишь невнятный, хриплый звук, разобрать который было невозможно. Во всяком случае, этого оказалось недостаточно, чтобы предотвратить вторжение. Дверь распахнулась. Девушка испуганно вскрикнула, и, сделав резкое движение, едва удержалась на ногах. Комната поплыла, и в этом круговращении она смутно уловила фигуру Эштона, который остановился на пороге, явно удивленный тем, что она встала с кровати. Она плотно зажмурилась, изо всех сил стараясь сохранить равновесие и ощущая себя словно на самом краю темного бездонного кратера, затягивающего ее в свой огнедышащий зев. Она переступила с ноги на ногу, и комната накренилась под другим углом; тут она почувствовала, как ее обнимают чьи-то сильные руки и прижимают к мускулистой широкой груди. В комнате, кроме них, никого не было, и она с ужасом поняла, что совершенно беззащитна. Она попыталась было освободиться, остро ощущая его напрягшиеся мышцы, его мужскую силу, для которой ее тонкое нижнее белье — смешная преграда. Но руки держали крепко, и это объятие еще больше усилило ее страх. Теперь она уже сомневалась не в собственном, а в его рассудке. Он явно помешался, пытаясь овладеть ею чуть ли не на виду у своих родственников.

Она еще раз попыталась оттолкнуть его и слабо забарабанила кулаками по его груди:

— Нет! Умоляю! Нельзя!

Он словно и не замечал ее жалких попыток. Лирин почувствовала, как ее мягко поднимают на руки. Кровать поплыла перед глазами, и ей представилась сцена, которой вот-вот предстоит разыграться и которая, несомненно, закончится ее изнасилованием. Чувствуя, как ее опускают на постель, Лирин испытала приступ настоящего ужаса. Она еще плотнее зажмурилась и, ухватившись за край одеяла, подтянула его к самому подбородку.

— Если ты возьмешь меня, то только грубой силой, — выговорила она сквозь зубы. — По доброй воле я тебе, негодяй, не отдамся.

Она услышала отдаленный смешок и почувствовала у себя на лбу прохладную ладонь. Широко раскрыв глаза, она встретилась с другими глазами — добрыми и веселыми. Он улыбнулся и присел на край кровати.

— Моя дорогая Лирин, ни о чем я так сильно не мечтаю, как о том миге, когда мы вместе изопьем чашу радости. Но ни о каком насилии не может быть и речи. А пока вам нужен полный покой. Ваши силы еще не восстановились, и, если вы и впредь будете так себя вести, ваше выздоровление по меньшей мере затянется.

Видя, что бояться нечего, она с облегчением вздохнула. Эштон вгляделся в ее бледное лицо. Под глазами залегли темные тени, слабая гримаса свидетельствовала о непроходящей боли. Он смочил полотенце, помахал им, чтобы немного просушить, и положил девушке на лоб. Она с облегчением отдалась этому прохладному прикосновению, чувствуя, как боль понемногу отпускает; какая-то смутная мысль пронеслась у нее в голове, и, открыв глаза, она увидела, с какой любовью и состраданием он смотрит на нее. Сердце ее начало оттаивать.

— Вы сказали «когда», — едва слышно прошептала она. — Может, вы имели в виду «если»?

Он приподнял полотенце, убрал прядь волос, упавшую на бровь, и, не отвечая, мягко провел пальцами по ее щеке. Затем, немного нагнувшись и полуобняв девушку за плечи, Эштон заговорил:

— Я всегда стараюсь употреблять точные выражения, дорогая.

Краска неожиданно залила ее только что бледное лицо, она с усилием оторвала глаза от его настойчивого взгляда и попыталась сменить тему:

— Это вы принесли меня сюда?

Он кивнул.

— И положили на эту самую постель, как сейчас?

Она изо всех сил старалась избежать его твердого взгляда.

— А что на мне было? — Она неловко повела рукой. — Я не вижу никакой одежды.

— Ваша рубашка была изодрана и запачкана, так что я велел ее выстирать и выгладить на случай, если она вам еще понадобится.

Она забавно подняла брови и поморщилась:

— Рубашка?

Она протянула руки и дотронулась до рукава фланелевого халата, в который ее здесь одели.

— Ночная рубашка? — изумленно спросила она, теребя пуговицу. — Вроде этой?

Он покачал головой и улыбнулся краешком губ.

— Более… как бы это сказать… словом, такая, какую носят жены или скорее невесты… в первую ночь.

— Невесты? — испуганно спросила она.

С видимым удовольствием он принялся описывать ее одеяние:

— Гораздо тоньше. Без рукавов. Низкий вырез… здесь… и здесь…

Она сосредоточенно следила за движениями его пальцев. Хоть он и не касался ее, указательный палец оказался на опасно близком расстоянии, и она вся сжалась.

— А здесь были кружева и здесь… по бокам, тоже.

Она заговорила было, но поперхнулась, так что пришлось откашляться.

— И вы… э-э… купали меня?

Он поднялся, отступил на шаг от кровати и, прежде чем ответить, мечтательно посмотрел на нее.

— Нет. К сожалению, пришла Уиллабелл и попросила меня выйти.

Лирин едва подавила вздох огромного облегчения: По крайней мере, она сохранила хотя бы тень достоинства в глазах этого незнакомца.

Направляясь к камину, Эштон бросил через плечо:

— Мне на несколько часов надо уехать, но здесь будет Уиллабелл. — Он взял кочергу и помешал угли. — Если что-нибудь понадобится, только скажите ей, и все будет сделано.