Остоясь на изгибе дороги, голова поднялся на взлобок и следил из-под руки в тени развесистой липой. И тревожился всё больше. У него в Ирпене всего с сотню воев, а кметей — десяток. С полуночи же подходило не менее. А слухи о позавчерашнем погроме Будятина невестимыми татями уже взбудоражили всю округу. Не зря велел бывалый вояка голова Чапура своим воям быть наготове.

Длинная змея конных извивалась меж деревьев, то появляясь, то исчезая. Взблёскивали латы — колонтари и бахтерцы, искрилось кольчужное плетение, сияли навершия шеломов. Огнём горели высоко воздетые обоюдоострые рожоны копий. Сталь и бронза. Как бы не боярская дружина, что вовсе даже не легче.

Из ближнего перелеска выскочили на рысях трое легкоконных в кожаных коярах и шеломах. Дозор. Чапура шевельнул рукой и шесть кметей сорвались с места, полумесяцем охватывая дозорных. А следом тронулся с остальными и сам голова.

Те трое и не подумали убегать. Остоялись, ощетинились оружием и ждали, пока не подскачут ирпенские. Чапурины вои, видя такое дело, замедлили бег коней.

Чапура, приблизясь, крикнул, держа руку на рукояти меча:

— Чьи будете?

— Волчьего Хвоста, — раздалось в ответ. Чапура перевёл дыхание, выпустил рукоять и отёр пот со лба, сдвинув на затылок шелом. Вытер руку о полу узорного жупана, поддетого под колонтарь и кивнул:

— А ну, веди-ка к воеводе своему.

А ежели это не Волчий Хвост, а позавчерашние будятинские тати… — подумалось вдруг отчаянно. — Тогда, может, ещё и удастся отбиться и уйти. А может, и нет. Но тут он увидел трёх скачущих навстречь всадников, и сомнения отпали. И от сердца отлегло. Над шеломом первого всадника вместо еловца реял лохматый хвост волка. Любой кметь в Поросье знал, что цеплять на себя родовой знак Волчьего Хвоста — себе дороже. Кара будет жестокой и настолько быстрой, насколько быстро Волчий Хвост прознает про эту дерзость. Скурата шелома была поднята и из-под глубокого выреза в ободе глядели пронзительные серые глаза. Чапура невольно окунулся в прошлое лет на двадцать, вмиг вспомнив отчаянного кметя-порубежника, лихого рубаку из межевой варты Военега Волчьего Хвоста, ныне ставшего гриднем в княжьей дружине и воеводой.

Тогда, в то сумбурное и суровое время, Военег вдруг поднялся из простых кметей в воеводы за три года, сам стал водить рати против ворогов Руси, и, по слухам, вершить и тайные дела. Но это по слухам, а в слухи, особо в такие смутные, Чапура не верил.

— Ба, какая честь, — добродушно расхмылил во весь рот Волчий Хвост. Что-то в его лице Чапуре не понравилось, но что именно — он ещё не понял. — Нас выехал встречать сам ирпеньский голова Чапура!

Военег Горяич подъехал вплотную и рявкнул так, чтобы слышали все ближние вои:

— Здорово, старый пень!

Чапура и впрямь был старше него лет на десять, и многолетняя не скажешь дружба, но приязнь, давала Волчьему Хвосту право на подобное обращение.

— Гой еси, волчонок, — усмехнулся Чапура, и они обнялись, не сходя с коней.

Позже, когда Чапура отправил вестоношу в Ирпень, дабы успокоить городовую рать, они стояли на взлобке рядом и смотрели на проходящую мимо рать Волчьего Хвоста — сотня воев и три десятка прошедших огонь и воду кметей. И, провожая взглядом мелькающих мимо всадников, коней, латы, кольчуги, копья, мечи и щиты, хмурые усатые и бородатые лица, Чапура вдруг ощутил покалывание в груди. В нём нарастала тревога, и он не мог понять, отколь она взялась. И тут он вдруг чётко осознал, что именно ему не понравились в улыбке Волчьего Хвоста. Воевода улыбался совершенно искренне и добродушно, а вот глаза… глаза у него остались холодными и чуть виноватыми.

Рать Волчьего Хвоста под приветственные крики градских входила в Ирпень. Высокий, с заострёнными палями, тын посада остался позади, вои подходили к воротам крома.

Чапура, озираясь, всё никак не мог утишить растущую в груди тревогу, тем паче странную, что никоторого видимого повода для неё и не было.

— А далеко ль направился воевода Волчий Хвост? — спросил он безотчётно.

— К Малину, — отсутствующе сказал воевода. — На древлянскую межу. Завтра из утра и выступим.

Показалось Чапуре, аль нет — мелькнула в глазах Военега Горяича виноватинка, а в голосе — заминка. Дрогнул голос воеводы, ох дрогнул. С чего бы?

Ворота крома распахнули свои объятья перед воями и в этот-то вот миг всё и случилось.

Волчий Хвост вдруг резко взмахнул рукой, из его рукава вымахнул длинный алый платок, метнулся над головой. И тут же мимо него и Чапуры ринулись, вырывая из ножен клинки, стремительные, как волки, кмети.

Чапура рванулся было, бросая руку к мечу, но на него с двух сторон уже навалились кмети Волчьего Хвоста, выкручивая руки. А людей головы взяла в кольцо дюжина киян. Насмерть не били, видно было, что воевода велел своим обойтись насколько можно, без крови. Но двое уже лежали под ногами без памяти; кто-то из ирпеничей валился назад, захлёбываясь кровью; кого-то вязали его же арканом; кого-то сшибли с коня кистенём; кого-то били ратовищем; кто-то, ярясь, хватался за меч. Чапура, корчась в руках дюжих кметей, орал что-то поносное в каменно-спокойное лицо Волчьего Хвоста. А в воротах на миг возникла схватка, сверкали мечи и копья, клубилась пыль. Потом схватка распалась, запнувшийся на миг клубок конных промчался дальше, пыль улеглась, и видно было стремительно заплывающие кровью тела. Народ с воплями разбегался в стороны, сзади тож слышались крики и звон оружия — рубили кого-то не в меру ретивого, брали с бою градские ворота, разгоняя варту. А в самом кроме катался, дребезжа, звон оружия — застигнутые врасплох безбронные вои Чапуры отбивались, как могли, но дело было ими уже проиграно — в ворота крома широким валом уже врывалась окольчуженная конница Волчьего Хвоста.

Через полчаса всё было кончено. Кованая рать Волчьего Хвоста захватила весь городок. Воевода въезжал в кром, словно во вражий город, сзади кмети тащили всё ещё вырывающегося Чапуру. Голова изрыгал проклятия, поражая Военежичей их разнообразием — заслушаешься. Гнали его обезоруженных воев. В крепости у каждой вежи уже стояли кмети Волчьего Хвоста, ими были захвачены все ворота, заборола и стрельни. А посреди двора воеводского терема, на крыльце которого тож стояли с луками двое кметей Военега Горяича, столпились обезоруженные, побитые и словно оплёванные вои Чапуры. Толпа, не смея шелохнуться, плотно сгрудилась под прицелами восьми десятков тяжёлых составных луков.

Военег Горяич быстро окинул их взглядом, пересчитал и сморщился. Ирпеничей уцелело десятков восемь. Чапуриных кметей втолкнули в эту же толпу, самого же голову, рвущегося и плюющегося, поволокли в терем. На крыльце он зацепился рукой за резную балясину перил и заорал, вкладывая в крик всю обиду от нечестно выигранного Волчьим Хвостом боя, жуткую обиду на несправедливость, оскорбление обманутой в лучших чувствах души:

— Я плюю на тебя, Хвост! Будь ты проклят, воевода! Предатель! Паскуда! Перелёт!

Кмети оторвали его от перил и, пинком растворив дверь, втащили голову внутрь терема.

— Куда этих? — Самовит, подъехав неслышно, указывал плетью на столплённый полон.

— Сделали? — спросил воевода почти неслышно. Варяг утвердительно склонил голову.

— Разгоните по клетям и заприте человек по десять, — велел Волчий Хвост, направляя коня к терему. И уже на крыльце услыхал за спиной крики. Помедлил миг и обернулся, уже зная, что увидит.

Трое кметей Чапуры, коих должны были запереть в приворотную клеть, сшибли двоих Военежичей и нырнули в ворота. Вслед им взвизгнули стрелы, один споткнулся, захромал и его нагнали, второй грянулся плашью оземь и не шевелился, но третий сиганул с моста, быстро пересёк площадь и скрылся за ближними избами. Волчий Хвост несколько мгновений с непонятным выражением смотрел ему вслед, потом плюнул через перила в пыль, что было у него высшей степенью презрения, и ушёл в сени. Кмети на крыльце переглянулись и потупились.

И уже никто не видел, как в сенях Военег Горяич постучал по стене и суеверно сплюнул через плечо.