— Ну? — разомкнул губы Авайр.

— Что? — выдавил вартовой, не отводя глаз от ножа.

— Проходил?

Вартовой — не кметь, постоянно готовый к смерти. Ему было страшно.

— Б-был, — судорожно выдавил раненый.

— Куда делся?

— Уплыл в низовья. На берестянке.

— Добро, — процедил херсир, оглядывая вымолы. — Не скажу, что Один особенно несправедлив сегодня к нам. Вот эта лодка, пожалуй, подойдёт.

И, шагнув к однодеревке, равнодушно бросил через плечо:

— Добей его, Руальд.

Крик вартового взмыл над рекой и затих. Из города уже доносились свистки сбегающейся к реке варты. Где-то звонко затрубил рог.

Гонимая тремя парами вёсел, лодка вылетела на середину реки и ринулась вниз по течению.

Владимир Святославич вовсе не обманывался видимой покорностью полоцкого веча. Строптивость и вольность гнездились в старом русском городе. Эту вот строптивость, именуемую Владимиром изменой, и должен был сыскивать в Полоцке Авайр. Подчинялся он только самому великому князю, даже наместник не был над ним властен. А то, что жесток и недоверчив был чрезмерно урманин, так то с одной стороны и неплохо — не пропустит и малейшей измены. А жестокость и высокомерие херсира и должны были окорачивать Пластей да Огнен.

Не окоротили.

Нюх северного волка верно зачуял след, и, едва узнав о бегстве Стемида из корчмы, Авайр бросился в погоню — жестоко и высокомерно, завалив Полоцк навьём.

Авайр шёл по следу.

Урмане нагнали Стемида на рассвете.

Их чёлн неожиданно вынырнул из-за пологого мыса, поросшего низким густым ельником. Хриплые крики огласили речной плёс — урмане увидели его и теперь спешили за ним уже назрячь. Стемид, закусив губу, поднажал, но урмане не отставали, их однодеревка хоть и тяжелее вчетверо, да только там на вёслах — трое, враспашку. И расстояние от челнока до однодеревки стало сокращаться.

Стемид приподнялся в берестянке, всмотрелся.

Четверо.

Ха-ха-ха.

Но на воде они его догонят. А посему, лучший выход — править к берегу.

Расстояние падало медленно, и Стемид успел догрести до берега. Прыгнул на сушу, не замочив сапог. Берестянка от толчка отошла от берега, течение закружило и понесло. Варяг обернулся, смерил расстояние до лодки урман, сделал им непристойный жест и ринулся в лес, ломая прибрежный тальник.

Человек неопытный, уходя от погони, ломится, не разбирая дороги, полагая, что спасение — единственно в быстроте. Понимающий же боец, такой, к каким относился и Стемид, попетляет, попутает следы, да и усядется ждать, когда запалённая погоня выскочит прямо ему под прицел. Сложность была в том, что и урмане — тоже вои до мозга костей и прекрасно знают про этот способ. И будут настороже, ожидая от варяга именно засады.

А потому Стемид не сделал ни того, ни другого. Варяг скрылся в лесу, пробежал с половину перестрела вниз по течению и затаился. Берег был виден великолепно.

Урмане, хоть тоже и не лыком шиты, купились. Сначала они двинулись в лес с опаской, с завязанными луками в руках, рассыпаясь цепочкой и прикрывая друг друга. Стемид напряжённо ждал. А когда урмане скрылись в лесу, он мягко и бесшумно двинулся следом, натягивая на ходу тетиву на лук и зажав в зубах три стрелы.

Вестимо, они поняли, что судьба столкнула их не с лопоухим новиком, впервой взявшим в руки меч, и не с воем городовой варты, больше навычным обращаться с топором. И вели себя соответственно.

Стемид вышел на их след сразу же, а вскоре увидел и их спины.

И ходить в словенских лесах они не умели совсем, что и неудивительно. В их землях таких дремучих дебрей почти нет — понеже горы, скалы, фиорды да озёра.

А вот и овражек удобный, сам себя предлагает.

Стемид остоялся на краю, наложил стрелу, аккуратно выцелил крайнего урманина, дождался, пока тот неминуемо повернётся боком — неудобно целить в спину, не по-войски — и выстрелил. И, в последний миг надумав, скрылся пол-оборотом за стволом вековой ели.

Звонкий удар узкожалой бронебойной стрелы — словно в дубовую плаху воткнулась! И — глухой, вмиг оборванный крик! Стемид ничего не видел, но отчётливо представлял, что сей час видят урмане — стрела угодила вою в правый висок, проломив и железный нащёчник, и височную кость, вышла из левого глаза, сорвав с шелома наглазник. Б-р-р…

Всё на миг замерло в напряжённом ожидании. Варяг ждал. Чуть хрустнула ветка. Другая. Шорох листьев был слышен справа, шагах в тридцати. Обкладывают, поняли, что он где-то сзади, крадутся, — понял варяг. Настороженно молчали птицы.

Стемид наложил вторую стрелу, старясь не делать лишних движений и по-прежнему напряжённо слушая. Быстро шагнул вперёд-вправо, вскинул лук, одновременно, натягивая тетиву, разворачиваясь лицом к урманам и падая на колено. Поймал широким срезнем лицо урманина с уже отверстым для крика ртом и спустил тетиву, целя под низкий край круглого шелома. И тут же прыжком сиганул в овраг, треща подростом и ветками бурелома. Над головой взвизгнули всего две стрелы, но варяг и без того знал, что не промахнулся и сей час. Прыгая, он успел ухватить взглядом лицо урманина — стрела попала между носом и верхней губой, снеся мало не полчерепа.

Стемид рухнул на дно оврага, перекатился, прячась под горбато-рогатую засохшую ель, упавшую в овраг упырь знает когда. Наложил на тетиву третью стрелу и ждал.

На сей раз подобной наглости от него точно не ждали. Любой здравомыслящий человек будет бежать вниз или вверх по оврагу, не дожидаясь, пока двое, зайдя с двух сторон, нашпигуют его стрелами.

Так то здравомыслящий, — сказал себе Стемид с ехидной усмешкой, — а ты здесь причём?

И первый же урманин, выскочив на край овражка, получил от него бронебойную стрелу в грудь — она пробила бахтерец, как шило — кожу, и вошла меж рёбер. Хирдмана, словно молотом, отшвырнуло назад — с трёх-то сажен от такого удара даже и кованый нагрудник не спасёт. И не пробьёт, так кишки порвёт или рёбра поломает.

Оставался один. Сам Авайр.

Вендский выродок пострелял всех троих хирдманов. Руальд схватил стрелу первым, когда они не ждали нападения. Бьёрн крался слишком шумно и потерял полголовы — проклятый венд слышал в лесу не хуже волка или ещё какого зверя. Не зря должно, болтают про то, что они в своих лесах со зверьём роднятся. Да называют они себя вильцами, волчанами… волчьими детьми то есть. А Орм просто взбесился после гибели своего побратима Бьёрна и не послушал даже херсира. Да не закроют перед ними Один и Хеймдалль ворота Валгаллы, когда хирдманы ступят на радужный мост Биврёст, — они верно служили своему хёвдингу.

Авайр, оставшись один, стоял у края овражка, укрываясь за широким стволом дерева и стараясь не высовываться. Они нарвались на мастера, видят боги, он этого не ждал. В войнах Святослава выросло много великолепных бойцов. Многие, правда погибли, но многие и выжили.

Херсир усмехнулся, зловеще и многообещающе. Да, они выжили, но их время уходит — хваткие и резвые молодые волки уже готовы и ждут только их первых промашек, чтобы начать рвать старичьё. И немногие выживут, очень немногие — самые гибкие и умные.

А венд, меж тем, подал из оврага голос:

— Авайр! Слышишь ли, Авайр?!

Хёвдинг невольно задохнулся от ярости. Мало того, что этот мерзавец его нагло окликает, так он ещё и говорит на чистейшем северном наречии — норсмадр.

— Чего тебе, венд?!

— Слабо тебе на мечах схватиться, херсир?

Авайр медленно опустил лук.

— Когда ни одного хирдмана рядом нету? А? Не потянешь против вендского волка в одиночку?

И херсир вдруг ясно увидел…

Из-за огромной сосны на несколько мгновений выглянула, покачиваясь, большая змеиная голова, не по-звериному умно глянула ему в лицо. Исчезла. Уползла.

Фюльгья!

У каждого человека есть свой призрачный двойник. Фюльгья. У кого-то — волк, у кого-то — ястреб. У него, Авайра — змей.

Херсир мог бы поклясться Одином — таких змей не бывает. Здесь, не бывает, в Гардарике.