— Я посланник падишаха!

— У нас мир с падишахом! Договор. Посланник падишаха не станет оскорблять посланника короля. Ты обманываешь меня? Покажи свой ярлык!

До чего ж упрям архаик. Или туп настолько? Его советники умнее, забыв про дисциплину, уже мечутся в своих клетках, глядя на задыхающегося собрата, жить хотят. Я бы, наверно, тоже метался? Конечно, сразу непонятна связь неожиданного появления ирита и двух последующих за этим смертей. Но вот, на твоих глазах корчится третий, давай, рожай, козёл! Что же мне, всё войско давить по одному? Наконец, один слуга не выдерживает:

— Он пришел отомстить!! Я скажу! Отпусти!! Отпусти, ирит!

— Кому? Кому отомстить?

— Тебе. Ящерице.

— Кто ему приказал? Падишах?

— Нет, ирит. Падишах не осквернил свои уста ложью.

— Тогда кто?

— Второй визирь приказал. Газайрун-Баш.

— Именем падишаха?… Что молчишь?…Скажи, архаик, визирь послал, а Властитель благословил, да?

Затравленный взгляд архаика показывает, что этому советнику больше не жить, он потерял своё лицо. Что же, видимо придётся остаться невоспитанным в светлой памяти моих новых знакомых.

— Ты боишься говорить, начальник войска? Посланник падишаха! Посмотрим, не боишься ли ты умереть с позором.

Такого эффекта вождь не ожидал. А как ты думал, голубчик? Кому сейчас легко? Зря, что ли освобождённый временно советник строил тебе жуткие гримасы, а сейчас, вот, с хрипом втягивает воздух? Это жуткое ощущение, я представляю. Когда тело осознаёт, что двинуться не может ни одна клеточка, а воздух в щелях, в одежде очень быстро истощается и глаза видят мутный пар, выходящий из носа и рта, тогда становится жутко страшно.

Даже удар кинжала так не испугает, ведь раненому ещё можно шевелиться, сопротивляться, затыкать выходящую толчками кровь, орать от боли. Я освобождаю из клетки обреченного советника, он уже и так сломлен.

— Приведи сотников. Мне надо поговорить с ними.

Архаику тоже даю подышать, он мне ещё пригодится. Может быть. Вот теперь нормальная реакция. И поклон, и выход, пятясь, задом, всё, как положено в лучших юртах. А что мне ещё, собственно, нужно? Ответ я получил. "Пришел отомстить". Архаик орёт вслед уходящему на своём языке и я понимаю эти слова, "приведи охрану".

Не зря учился, два слова понял. Пускай приводит, поскольку приказ о сотниках не отменён, буду надеяться, что здесь окажутся все. Все головы этой гидры. Чтобы срубить их одним ударом. Тогда у нас появится время. Или шанс на победу.

Я не хочу рисковать ни одним парнем из своего элитного войска. Они мне все как родные. Мы почти год вместе бегаем в дозорах, спим бок о бок, едим из одного котелка, об одном мечтаем. И никого не трогаем. И я не покупаю своих ребят за деньги, они не за них служат.

Наверно, я плохой военачальник, не умею посылать на смерть? Уж какой есть! Я готов задницу обнюхать этому наглому завоевателю, лишь бы по-мирному повернуть его назад. Бывало же, что победа над самым сильным воином разворачивала врага на сто восемьдесят. Я же читал! Только не помню, "Пересвет", "Кочубей", не важно, ведь было в истории такое?

Но сейчас нужно сначала выдержать целое море ора, гадких слов и крепких выражений, а когда прибежит охрана, то и стрел. А в юрте тесновато. Кроме того, на случай побега нужно иметь отдельный выход. Хотя, это просто, огонь очага в юрте как стрелочку вытягивает дым в отверстие сверху. Пожалуй, хватит для моего тела. Тогда остаётся только сделать клетку для охранников и всё, я готов к встрече.

Появляются сотники. Их не удивляет истуканоподобное состояние охраны. Кланяются без подобострастия, это воины, а не советники и занимают свои места вокруг застывшего вождя. Каждый завтра может занять его место. Все они — равные!

Архаик, ещё не оправившийся от издевательства над собой, ждёт молча, грызёт свои усы. Он думает, что чем больше народу соберётся, тем вернее будет наказан наглец. Что же, отчасти он прав. Охранники с недоумением толпятся у входа. Зачем их звали? Затянувшаяся пауза. Спасибо, хассаны. За вашу предсказуемость, за то время, которое мне подарили.

Теперь остаётся ждать команды "Ату его!" Я ошибся только в том, что бить меня будут из луков, нет, конечно, у охранников короткие копья, в юрте они мобильнее, в суматохе и тесноте послужат и оружием, и защитой, а маленькие щиты с железным шипом, наоборот, и защитой и оружием. За спинами маячит лицо опального советника. Значит пришли все. Пора начинать.

— Архаик сказал, что он пришел отомстить! Но я предлагаю вам мир. Хватит крови. Хватит резать беззащитных!

Речь моя производит впечатление заговорившей собачки. Сначала мозги переводят неожиданную речь на чужом языке, безразличные глаза оживляются и смотрят, наконец-то замечая меня, а потом лавиной прокатывается по юрте несдерживаемый хохот хозяев. Я для них — изначальный раб. Один беззащитный невольник, сошедший с ума.

Наверно, я бы также смеялся, если бы аргак пришёл в дом, заговорил и предложил мне перестать питаться мясом. Некоторые сотники плохо понимают мою яркую речь, плохо знают язык, переспрашивают соседей и ржут вдогонку ещё ярче, чем первые.

Они думали, будет ночной раздолбон, мало ли по какой причине у архаика появилась блажь собрать всех вместе перед пересечением границы. Мог и пятки набить! А тут — развлечение! Пленный такую чушь несёт! Очень смешно! И поэтому резким контрастом звучит истерический крик, вопль вождя:

— Убейте его!! Раздавите эту змею!! Все сразу!! Бей, бей его!!!

Много же гнева накопил начальник, видимо я его сильно разозлил, если он так несдержан. Ну, сказал бы скромно, "убейте, пожалуйста", а то — вон как. Вопли гнева смешиваются с остатками хохота, только никто не может пробиться к телу ирита, и пока каждый начинает это осознавать, проходит время.

Не сразу, постепенно кончаются и крики, и смех. Каждый хассан, громко пыхтя, сидит в своей ячейке, как я бычно делаю, и теперь каждый спасает сам себя, архаик ему уже до маковки. Орёт только командующий, поэтому в удобный момент я запечатываю его в кислородную пыточную и говорю опять, в тишине, нарушаемой только отдельным грохотом кулаков, ног и кинжалов о стенки защиты:

— Я не хочу войны. Уходите домой… Перестаньте греметь… Это же бесполезно!

Гремят, голубчики. Ну, что ж. Прощай, архаик! Я так и не узнал твоего имени. Теперь охранники. По одному. Каждый держится по нескольку минут. Отвратительное зрелище! Первая реакция — усиление попыток выбраться. И только после четвёртого трупа сотники притихли. Их маленький ум не привык общаться с неизведанным. Раньше всё было понятно. Теперь в души заползает чёрный страх. Наступает тишина.

— Я не хочу вас убивать! Что вы мечетесь, как аргаки в загоне?! Вы пришли мстить, так чего же медлите? Вот я перед вами, Мроган-Ящерица! Кто хочет выполнить свой долг? Кто готов сразиться с иритом?… Что же вы замолчали, хассаны?… Где ваши кинжалы? Где ваша смелость?.. А если вы не хотите драться, то уходите прочь!.. Или мне убивать всех по одному?!

Не пойму этого ступора. Самые смелые из тысячи стоят передо мной и не могут ни сказать что-нибудь вразумительное, ни проявить свой характер. Мне нужен только один, тот, кто осмелится взять в руки выпавшие регалии архаика и увести войско назад.

Ни один не сказал ни слова. Нет ни ругательств, на которые обычно падки южане, ни шевеления. Застывшие трупы падают один за другим, как будто приговорённые к смерти силой наивысшей. Может быть, они молятся, не знаю. Но если ни один не станет вождём, то уж, тем более не останется жить.

Оставшаяся в проходе охрана, пропитанная суеверным ужасом от увиденного, опомнилась, когда задохнулся последний сотник. Один только мой взгляд в ту сторону заставляет их с воплями кинуться вон из юрты, будоража весь лагерь. Крики усиливаются как обвал и слышны, наверно даже в Сторожевом, неудивительно, что когда я выхожу из юрты, сотни стрел пронзают фантом, который движется впереди моего тела, столь мною любимого и надёжно закрытого.