– Генерал, – крикнул Луис, прокладывая себе путь среди сгрудившихся под навесом всадников, – только что прибыл нарочный. Вам приказано немедленно организовать преследование войск Ороско[45].

Помрачневшие на мгновение лица засияли от радости.

– В Халиско, ребята! – заорал белобрысый Маргарито, грохнув кулаком по стойке.

– Готовьтесь, красотки из Халиско, я спешу к вам! – подхватил Перепел, заломив шляпу.

Началось всеобщее ликованье. В пьяном угаре друзья Деметрио стали проситься к нему на службу. Сам генерал онемел от радости. «Идти сражаться с войсками Ороско! Наконец-то можно потягаться с настоящими мужчинами! Хватит пачкаться с этими федералистами, убивать которых ие труднее, чем зайцев или индюков!»

– Если я возьму Паскуаля Ороско живым, – пообещал белобрысый Маргарито, – я сдеру ему кожу со ступней и заставлю его целые сутки лазить по горам.

– Это тот самый, что убил сеньора Мадеро? – спросил Паленый.

– Нет, но он дал мне по уху, когда я служил официантом в ресторане «Дельмонико» в Чиуауа, – важно ответил белобрысый.

– Готовь для Камилы пегую, – приказал генерал седлавшему лошадей Панкрасио.

– Камила не может ехать, – немедленно вмешалась Оторва.

– А тебя кто спрашивает? – рявкнул Деметрио.

– Ее с самого утра всю ломает, у нее жар. Правда, Камила?

– Я что? Я… Я. как скажет дон Деметрио.

– Эх, дура! Говори нет, не могу, – тревожно зашептала ей Оторва.

– А он, поверите ли, понемногу мне мил становится, – так же тихо ответила Камила.

Оторва помрачнела, потом вспыхнула, но, не сказав ни слова, направилась к своей лошади, которую седлал для нее белобрысый Маргарит.

Вихри пыли, сплошной стеной вздымавшиеся вдоль дороги, неожиданно свивались в густые длинные тучи, и тогда в просветах между ними виднелись крутые конские бока, спутанные гривы, выпуклые овальные глаза, раздувающиеся ноздри и вытянутые, покорные ритму движения, ноги. Белозубые люди с бронзовыми лицами и сверкающими глазами вздымали винтовки над головой или держали их у бедра, опустив дуло между ушами лошадей.

В арьергарде, замыкая колонну, шагом ехали Деметрио и Камила. Губы молодой женщины побелели и пересохли, она все еще содрогалась от ужаса. Масиас был удручен ничтожностью победы. Никакого сражения, в сущности, не было. Они разгромили не войска Ороско, а кучку отставших от своих частей федералистов, к которым примкнул несчастный глупец священник с сотней обманутых прихожан, объединившихся под древним лозунгом «Религия и закон». Теперь священник болтается на ветке меските, а поле устлано трупами, и у каждого мертвеца на груди красуется маленький щит из красной байки с надписью: «Остановись! Со мной святое сердце Иисусово!»

– По правде говоря, нынче я сам себе с лихвой выплатил задержанное жалованье, – похвастался Перепел, показывая золотые часы и кольца, добытые им в доме священника.

– Зато и дерешься в охотку, – поддержал Сало, сопровождая ругательством каждое слово. – Знаешь по крайности, за что шкурой своей рискуешь!

В руке, которой он держал поводья, сверкал венец, сорванный в церкви у страдальца Иисуса.

Перепел, дока по части трофеев, завистливо осмотрел добычу и вдруг торжествующе прыснул со смеху:

– А венчик-то из жести!

– На кой тебе черт этот пес шелудивый? Зачем ты его с собой таскаешь? – спросил Панкрасио у белобрысого Маргарито, который ехал одним из последних, ведя за собой пленного.

– Зачем? Да затем, что я ни разу толком не видел, какое лицо бывает у твоего ближнего, когда у него петля па глотке.

Пленник, очень тучный человек, тяжело дышал; щеки у него покраснели, глаза налились кровью, со лба катился пот. Он шел с трудом, руки его были связаны.

– Анастасио, одолжи веревку: мой недоуздок, того и гляди, лопнет – больно этот петушок жирен. Впрочем, не надо, я передумал. Друг мой федералист, я тебя сейчас пристукну, и дело с концом. Чего тебе зря мучиться? До деревьев, видишь, далеко, да и телеграфных столбов тоже нет. Словом, не на чем тебя вздернуть.

Белобрысый Маргарито вытащил револьвер, приставил дуло к груди пленника и неторопливо взвел курок.

Федералист побледнел, как мертвец, черты лица заострились, остекленевшие глаза помутнели, грудь порывисто вздымалась, и весь он дрожал, словно в жестокой лихорадке.

Прошло несколько секунд, показавшихся вечностью. Маргарито все не отводил револьвер. Глаза его странно блестели, одутловатое толстощекое лицо выражало наивысшую степень наслаждения.

– Нет, друг мой федералист, – вымолвил он, медленно опуская оружие и пряча его в кобуру, – погожу-ка я тебя убивать. Будешь моим денщиком. Вот увидишь, такой ли уж я жестокий человек!

И он издевательски подмигнул окружающим.

Пленник словно обезумел, он лишь судорожно хватал воздух пересохшими губами.

Отставшая Камила дала шпоры своей кобылке и поравнялась с Деметрио.

– Ох, до чего же злой этот Маргарито! Посмотрели бы вы, что он с пленным вытворяет!

И она рассказала о том, что видела.

Деметрио нахмурил брови, но промолчал.

Оторва отозвала Камилу в сторону.

– Ты что Деметрио насплетничала? Белобрысый Маргарито – моя единственная любовь. Пора тебе это знать. Так-то!… Что с ним стрясется, то и меня не минует. Смотри, я тебя предупредила!

Перепуганная Камила поторопилась нагнать Деметрио.

X

Колонна расположилась лагерем на равнине невдалеке от трех выстроившихся в ряд одиноких домишек, белые стены которых четко вырисовывались на фоне кроваво-красного горизонта.

Деметрио и Камила подъехали к лачугам.

Посреди корраля стоял мужчина в белых штанах и рубахе и жадно затягивался самодельной сигарой; рядом с ним на каменной плите другой крестьянин лущил кукурузные початки, растирая их в ладонях. Чтобы отогнать кур, он то и дело тряс высохшей изуродованной культей ноги, напоминавшей козлиное копыто.

– Шевелись, Пифанио, – поторапливал мужчина с сигарой, – солнце уже село, а ты еще скотину не поил.

Снаружи заржала лошадь, и оба испуганно подняли голову. Поверх ограды в корраль заглядывали Деметрио и Камила.

– Нам с женой лишь бы переночевать, – успокоил мужчин Деметрио.

Когда же он объяснил им, что командует частью, которая остановилась неподалеку на привал, человек с сигарой, оказавшийся хозяином, весьма учтиво пригласил их войти, а сам бросился за кувшином воды и веником, чтобы поскорее убрать лучший уголок в амбаре и достойно разместить там столь почетных гостей.

– Ступай, Пифанио, расседлай лошадей сеньора и сеньоры.

Работник, лущивший маис, с трудом поднялся. Он был в рваной рубахе, жилете и изодранных штанах, распоровшихся по бокам на полосы, подоткнутые концы которых болтались у пояса.

Смешно прихрамывая, калека заковылял к ограде.

– Как же ты работаешь, друг? – спросил Деметрио и, отстранив его, сам расседлал лошадей.

– Он у нас убогий! – крикнул из амбара хозяин. – Совсем обессилел. Но плату не зазря получает: с самой зорьки трудится. Видите, уж и солнце зашло, а он все за работой.

Деметрио вместе с Камилой отправился с обходом по лагерю. Изрезанная золотистыми бороздами равнина, голая, без единого кустика, угрюмо тянулась в бескрайнюю даль, и казалось поистине чудом, что возле домишек растут три огромных темно-зеленых ясеня с круглыми волнистыми кронами и густой листвой, опускавшейся чуть ли не до земли.

– Сам не знаю, отчего мне здесь так тоскливо, – признался Деметрио.

– Мне тоже, – отозвалась Камила.

Пифанио, надрываясь, тянул за веревку бимбалете[46] на берегу ручейка. Огромный котел опрокидывался на кучу свежей травы, и кристальная струя, сверкая в последних лучах заходящего солнца, лилась прямо в поилку. Из нее, шумно отфыркиваясь, пили тощая корова, измученная кляча и осел.

Узнав хромого батрака, Деметрио поинтересовался: