После поминок Настя поехала к себе домой вместе с Ниной и Элей. Втроем выпили как следует за странности жизни, в которой вчера ты ещё есть, а сегодня тебя уже нет.

— Слушай, безутешная вдова, — сказала быстро опьяневшая Нина, — тебе положено плакать и рыдать…

— Обойдусь, — отрезала Настя.

На следующий день Настя была на работе в офисе вовремя и сразу же принялась изучать поступившие в её отсутствие документы. Ничего особенно важного в папке не было — так, обычные предложения от издательских фирм о сотрудничестве с «Африкой», счета с полиграфического комбината, где печатались книги её Издательского дома, просьба настоятеля храма Николы в Толмачах о пожертвовании на ремонт.

Зашел Михаил Иванович, скромно устроился за приставным столиком. Настя, перелистывая бумаги, поинтересовалась, что нового.

— Происшествие у входа в метро «Аэропорт» не зафиксировано в оперативной сводке, — доложил Кушкин. — Милиция о нем знает, но посчитала обычной разборкой среди своих, каких в день бывают десятки.

— А кто те, смуглые?

Кушкин пожал плечами:

— Я не выяснял, чтобы не подогреть интерес к случившейся драке. Думаю, что это тебе скажет этот, как его… майор Уланов. Никита все ещё с ним и сообщает, что Уланов чувствует себя сносно. Пытался о тебе расспрашивать, но у Никиты есть указание не вдаваться в подробности.

— Это правильно…

Настя была притихшей, немного растерянной. Она задала Кушкину вопрос, на который бы и сама не смогла ответить, будь он адресован ей.

— Скажи, Кушкин, тебе жаль Юрьева?

Кушкин отвел глаза:

— Он должен был быть готов к этому, когда соглашался на такую работу.

— Как ты думаешь, это действительно автокатастрофа или его убрали?

— Второе более вероятно. И скорее всего, это сделали свои. Очевидно, его расшифровали.

— Что ты посоветуешь?

Кушкин безразличным тоном сказал:

— Какое-то время продемонстрировать траурные настроения. Но без нажима. Всем известно, что ты не пылала любовью к своему супругу.

Он многое понимал, бывший майор Кушкин. Настя предупредила Михаила Ивановича:

— Вечером я поеду на дачу.

— Я с тобой.

— Надо ли? Захочет ли Уланов говорить откровенно при тебе?

— Я должен знать, какая опасность нам угрожает.

Александр Уланов, русский офицер

Майор Уланов и Никита пили чай на кухне. Они устроились по-домашнему, в спортивных костюмах и «адидасах». Впечатление уюта портила наплечная кобура у Никиты.

— Сидишь, чаи гоняешь? — угрожающе спросил Кушкин Никиту.

— Я вас в окно ещё на подъезде к даче заметил. Во-он на том пригорке, — объяснил Никита.

Дорога к даче вилась по дальнему пригорку, но дальше исчезала, её закрывали высокий забор и сосны, так как она ныряла вниз.

— Пойдем, Александр, в столовую, — предложила Настя. — Там удобнее разговаривать.

— Я — на крылечко, — сказал Никита. Он был догадливым парнем.

Когда расположились кто где, Настя спросила:

— Как себя чувствуешь, бравый майор?

— Вполне сносно. Никита сегодня царапины мои снова промыл, посыпал какой-то дрянью и перевязал. Умелый парнишка… Заживает, как на собаке…

Уланов был чисто выбрит, одутловатость, темные пятна под глазами и прочие следы крепкого возлияния исчезли. Лицо у него было бледное, что не удивительно — потеря крови.

— Ты меня узнал? — поинтересовалась Настя.

— Да. Только не очень понимаю, с чего это ты бросилась меня спасать. Кто я тебе? Так, один раз виделись.

— Но где! В Чечне! И вообще я не люблю, когда обижают моих знакомых, тем более вот так: на одного — трое с ножичками.

— В любом случае спасибо. Я вспомнил, что там, в Чечне, тебя звали Настей. Но это было в прошлой жизни…

— И ты был молодцеватым майором на броне. Смотрел на корреспондентку из Москвы дерзко и нахально. Думал, наверное о том, как бы меня обратать.

— Не помню, о чем я думал тогда.

— Но ты говорил страшные вещи. И твои мрачные пророчества сбываются… Ладно, хватит воспоминаний. Рассказывай, что с тобою случилось.

— Нужно ли? Ты, например, кто сейчас? И он, — Уланов ткнул пальцем в Кушкина. — Кто?

— Прежде всего мы твои друзья, хотим тебе помочь. А чем занимаемся? У меня своя фирма, Михаил Иванович мой зам. И отвечает, в частности, за безопасность. Если тебя это интересует, могу добавить, что мы не связаны ни с какими государственными и иными органами. Так сказать, свободные охотники в период дикого капитализма. Вполне можешь нам доверять. Тем более, что в одиночку тебе не выпутаться. На тебя идет охота. Я хочу знать, кто охотники и за что тебя хотят замочить. В твоих интересах быть откровенным…

Уланов спросил:

— Кому ещё известно, где я нахожусь? Куда вы меня упрятали?

Ответил Кушкин:

— Никому, кроме нас… Ты — на даче у Анастасии Игнатьевны.

— А врач?

— Мои заботы…

Уланов мялся, колебался, в молчании докурил сигарету.

— Видно, придется рассказывать начистоту. Я в западне и без посторонней помощи мне не выпутаться, это я понимаю. Думаете, я не смог бы отсюда, из этого уютного гнездышка слинять? Плевое дело, хоть вы и приставили ко мне Никиту с пушкой…

— Ладно тебе, майор, — оборвал Кушкин. — Никита здесь, чтобы помочь тебе. Ты ведь без памяти был. Зачем нам тебя стеречь? Ты не пленник. Поднимайся и уходи, если есть желание.

— Понятно. — Уланов закурил новую сигарету. — За помощь спасибо. И я уже сказал, что уходить мне некуда. Пока…

— Тогда исповедуйся.

— Ладно, как перед моим покровителем Николаем-угодником… Когда мне ваш доктор насовал снотворного или ещё чего там, у меня в полузабытьи все мое прошлое перед глазами прошло, вся моя жизнь. Точнее, три моих жизни. До Чечни, в Чечне и после нее. «До» — исправно служил после училища, получал регулярно медали и звездочки на погоны, нерегулярно — зарплату и довольствие. В Чечне… Впрочем, Анастасия встречала меня в Грозном, когда кровавая похлебка только варилась. Вначале было такое состояние там, как перед ураганом. Сейчас грянуло, ударило и по русским и по чеченцам так, что мало никому не показалось. Ну, а мне вообще выпала страшная карта. Я полюбил чеченку, её звали Магия…

— Почти Мери… Княжна Мери, — пробормотала Настя.

— Нет, — уточнил Уланов, — господин поручик Лермонтов изволили развлекаться, а у нас была любовь — Магия тоже полюбила меня. Я её отбил у наших же пьяных солдат, которые пытались изнасиловать. Трусливые вояки попались — очередь из автомата в воздух и они разбежались. Стал я встречаться с Магией, конечно, так, чтобы никто не засек. Вы ведь даже представить не можете, какая черная ненависть залила и город и людей! И вот в этой вселенской злобе два человека — русский и чеченка — любят друг друга… Стали строить планы, как нам вырваться из этого ада и свою любовь спасти. Магия на все была согласна, она вполне современная девушка, закончила университет и ей, понимаете, очень не хотелось вернуться в средневековье. Решили мы бежать оттуда. Тем более, что воевал я уже два года, был ранен, и когда подал рапорт об уходе в запас, его удовлетворили. Без особого желания, но и без сопротивления — тогда всем и на все было наплевать. Да и танка у меня уже не было, сжег его какой-то недомерок «Стингером». Оставалось всего несколько дней, я уже паковал вещички. И тут какая-то сволочь, я думаю, что это её младшая сестра, злобная фанатичка из тех, что у трупов наших солдат глаза выкалывали, выследила нас и донесла отцу. О, это был страшный грех: мусульманке не убить собаку-русского, а полюбить его! Собрались мужчины тейпа Магии, связали ей руки, вывели на площадь и… забили камнями. Я пытался броситься ей на выручку, но друзья-офицеры спеленали, продержали до первого «борта» на Москву и под конвоем вывезли из Чечни. Спасали меня, так сказать…

— Да-а, — растерянно протянула Настя. — История любви и ненависти…

Кушкин молчал. Он пытался осмыслить услышанное. Рассказанное Улановым не укладывалось в рамки «обычных» житейских драм и сомневаться в его искренности не приходилось.