— А я-то думал, что делавары — мирное племя,— удивился Дункан.— Мне казалось, что они никогда не брались за оружие, предоставляя защищать свою землю тем самым могаукам, которых вы перебили.

— Тут есть доля правды, а в целом — подлая ложь,— возразил разведчик.— В давние времена стараниями коварных голландцев, стремившихся обезоружить туземное население и завладеть страной, где они обосновались, такой мирный договор действительно был заключен. Однако могикане, хотя они ветвь племени делаваров, никогда не вступали в эту глупую сделку, потому что имели дело исключительно с англичанами. Они полагались на собственное мужество, что, в сущности, сделали и остальные делавары, когда глаза их наконец открылись. Вы видите перед собой первого из великих могиканских сагаморов. Когда-то род его мог преследовать оленя на просторах, превышающих протяженностью угодья любого олбенского землевладельца, и не встретить на своем пути ни ручья, ни холма, которые не принадлежали бы могиканам. А что осталось их потомку? Получить свои шесть футов земли, когда наступит его смертный час, и сохранить их, если у него найдется друг, который выроет ему могилу поглубже, чтобы лемех плуга не потревожил его останки.

— Довольно! — попросил Дункан, опасаясь, как бы эта тема не нарушила мирного спокойствия их беседы и не потревожила его прелестных спутниц.— Мы долго были в пути, и не каждый меж нами наделен такой выносливостью, как вы, не знающий, что такое утомлен мне или слабость.

— Да, выносливостью я могу потягаться с любым человеком. Этим и держусь,— согласился охотник, глянув на свои мускулистые руки с простодушным удовлетворением, свидетельствовавшим, насколько приятна ему похвала.— В городах найдутся, конечно, люди покрупней и поплотней меня, но вам долго придется искать человека, способного пройти пятьдесят миль, не сделав ни одной передышки, или несколько часов кряду не отставать на охоте от гончих. Но вы правы: плоть и кровь у каждого человека разные, и вполне разумно будет предположить, что наши хрупкие леди нуждаются в отдыхе после всего, что им довелось сегодня увидеть и испытать. Расчисти-ка родник, Ункас, а мы с твоим отцом соорудим для женщин навес из ветвей каштана и постель из травы да сухих листьев.

На этом разговор прервался, и охотник с друзьями занялся устройством ночлега для своих подопечных. Родник, много лет назад побудивший могикан выбрать это место для постройки временного укрепления, вскоре был очищен от листьев, и кристально чистая струя ударила вверх, орошая зеленый холмик. Один угол строения был накрыт импровизированной крышей, которая призвана была защищать спящих от росы, весьма обильной в тамошних краях. Под крышу для сестер натаскали большие охапки душистой травы и сухих листьев.

Пока обитатели лесов усердно хлопотали об устройстве ночлега, Кора с Алисой, побуждаемые не столько голодом, сколько чувством долга, подкрепили силы ужином. Затем они удалились в блокгауз, вознесли благодарность всевышнему, улеглись на душистое ложе и, невзирая на тяжелые воспоминания и тревожные предчувствия, погрузились в сон. Дункан приготовился было провести ночь неподалеку от них, на страже у наружной стены блокгауза, но разведчик, угадав его намерения, указал рукой на Чингачгука и, спокойно укладываясь на траву, сказал:

— Глаза белого слишком близоруки, а взор медлителен, чтобы караулить ночью. Охранять нас будет могиканин, а посему заляжем-ка спать.

— Прошлой ночью я позорно заснул на посту и меньше нуждаюсь в отдыхе, чем вы, столь достойно поддержавшие свою воинскую честь,— возразил Хейуорд.— Пусть же сегодня все ложатся спать, а на часах останусь я.

— Находись мы среди белых палаток шестидесятого полка да перед лицом такого врага, как французы, я не пожелал бы нам часового лучше,— ответил разведчик.— Но в темноте, наполненной звуками леса, вы, как ребенок, можете наделать глупостей и все ваше бдение окажется напрасным. Возьмите же пример с Ункаса и меня, ложитесь и спите спокойно.

Хейуорд увидел, что, пока они разговаривали, молодой могиканин, действительно, растянулся на склоне холмика, как человек, решивший наилучшим образом употребить время, отпущенное на передышку, и что он нашел себе подражателя в лице Давида, у которого язык буквально прилипал к гортани от лихорадки, вызванной ранением и обостренной утомительным переходом. Не желая затягивать бесполезный спор, молодой человек сделал вид, что согласен с советом охотника, и полулежа прислонился головой к срубу, решив про себя не смыкать глаз до тех пор, пока не передаст девушек в руки Манроу. Соколиный Глаз, сочтя, что убедил майора, вскоре уснул, и уединенные развалины погрузились в то же безмолвие, в каком их застали путники.

Некоторое время Дункан боролся со сном и чутко прислушивался к каждому звуку, возникавшему в лесу. Когда вечерние тени окутали землю и над головой зажглись звезды, зрение его обострилось: он ясно различал своих растянувшихся на земле спутников и фигуру сидевшего Чингачгука, неподвижную и прямую, как деревья вокруг. Дункан все еще слышал легкое дыхание сестер, спавших в нескольких футах от него, и ни один шелест листа на ветру не ускользал от его слуха. Но мало-помалу жалобные стоны козодоя стали сливаться в его ушах с уханьем совы; слипающиеся глаза все ленивей устремлялись к звездам, которые, казалось ему, он видит сквозь сомкнутые веки. Иногда он пробуждался и принимал куст за фигуру могиканина, охранявшего сон путников, но наконец голова майора склонилась на плечо, плечо, в свой черед, соскользнуло на землю, все тело расслабилось и обмякло, и молодой человек погрузился в глубокий сон. Ему снилось, будто он — средневековый рыцарь и несет полночную стражу перед шатром освобожденной им принцессы, надеясь заслужить ее милость этим доказательством неизменной преданности.

Усталый Дункан сам не знал, как долго он пробыл в таком бессознательном состоянии, но видения его полусна давно уже растворились в глубоком забытьи, когда его разбудило легкое похлопывание по плечу. Хейуорд мгновенно вскочил на ноги, растерянно вспомнив о тех обязанностях, какие сам возложил на себя с вечера.

— Кто здесь? — выдохнул он, невольно хватаясь за бок, на котором обычно носил шпагу.— Говори: друг или враг?

— Друг,— отозвался низкий голос Чингачгука, и могиканин, указав пальцем на луну, чей мягкий свет лился сквозь листву деревьев на место стоянки, добавил на ломаном английском языке: — Луна взошла, форт белых далеко. Время идти, пока сон смежает французу оба глаза.

— Да, ты прав! Буди своих, седлайте лошадей, а я подготовлю спутниц к походу.

— Мы проснулись, Дункан,— донесся из блокгауза нежный, серебристый голосок Алисы.— Мы хорошо выспались и готовы ехать очень быстро, но вы-то не сомкнули глаз после такого тяжелого дня, и все по нашей вине! 1

— Скажите лучше, собирался не смыкать, но мои глаза подвели меня: я уже дважды оказался недостоин вашего доверия.

— Нет, Дункан, не спорьте,— с улыбкой прервала его Алиса, выходя из тени блокгауза на залитую лунным светом площадку, где красота ее засияла всей своей свежей прелестью.— Я знаю, вы беспечны по отношению к себе, но слишком даже бдительны, когда речь идет о других. Нельзя ли задержаться здесь подольше, пока вы не отдохнете? Пусть все эти храбрые люди немного поспят, а мы с Корой будем рады, очень рады посторожить вместо них.

— Если стыд может отучить от сонливости, я никогда в жизни не сомкну больше глаз,— смущенно выдавил молодой человек, вглядываясь в бесхитростное лицо Алисы, где, однако, не прочел подтверждения своей догадке о том, что девушка насмехается над ним.— Вы правы, считая, что после того, как я навлек на вас опасность своим легкомыслием, я не способен даже охранять ваш сон, как подобает солдату.

— Только сам Дункан вправе обвинять себя в подобной слабости! — искренне запротестовала Алиса, которая со всей женской доверчивостью и великодушием видела в своем юном поклоннике верх совершенства.— Идите спать. И поверьте: хоть мы с Корой всего лишь слабые женщины, мы не покинем свой пост.