К Башшару, что любит бесценные перлы,

Жемчужные слезы скатились на грудь.

Он бросил поводья в печали безмерной,

Не может с друзьями отправиться в путь.

Друзья на верблюдицах быстрых умчались,

Остался Башшар — недвижим, одинок.

А слезы струились, текли и кончались,

И плащ на Башшаре до нитки промок.

Он к месту прикован любовью и горем,

Великою силой губительных чар.

И плещутся слезы — жемчужное море,

И сердцем к любимой стремится Башшар.

Не может смежить он усталые очи,

Когда над землею сияет луна,

А если уснет, то к нему среди ночи

Во всех сновиденьях приходит она.

Та первая встреча… Мгновенное счастье…

Упал с ее плеч белоснежный бурнус,

Блестящие серьги, извивы запястья,

И губ удивительных сладостный вкус…

И стонет и шепчет Башшар исступленно:

«Скорее приди, исцели от тоски!»

Но женщину муж караулит бессонно,

Меж ней и Башшаром пустыни пески.

Он выпил печали бездонную чашу,

С любимой ему не увидеться вновь…

По прихоти рока в спокойствие наше

Непрошеной гостьей приходит любовь.

Капризна любовь, как изменчивый ветер,

Она затевает с влюбленным игру,

И если счастливым он был на рассвете,

Несчастье ему принесет ввечеру…

Башшар… Не напрасно ли встречи он ищет?

Нашел ли он то, что упорно искал?

Пришел он однажды к ее становищу,

А страж на него, словно пес, зарычал.

Но понял Башшар, что сердиться не надо,

Вина караульного невелика —

Сожженный любовью встречает преграды

На подступах к сладкой воде родника.

Будь хитрым, Башшар, обуздай нетерпенье,

На помощь всю ловкость свою призови,

Проникни к любимой неслышною тенью

И ей, равнодушной, скажи о любви.

Скажи ей: «Взываю к тебе, словно к богу,

Любовью своей исцели мой недуг!

Ведь снадобья знахарей мне не помогут —

Умру я, несчастный, не вынесу мук.

Я в самое сердце тобою был ранен

И сдался без боя и духом ослаб.

Да где ж это видано, чтоб мусульманин

Томился в плену, как ничтожнейший раб?!

Так что же мне делать? Ответа я жду!

Помедлишь мгновенье — и мертвым паду».

Наступила ночь, и нрав твой вздорный

Вновь низверг меня в пучину боли.

Обещанье, данное во вторник,

Оказалось ложью — и не боле…

Где я был — у врат ли Миксам в Басре

Или, может быть, в преддверье ада?

Этот взор и этот лик прекрасный,

А в речах медовых столько яда!

Я спросил: «Когда же будет встреча?»

На меня взглянула ты лукаво

И сказала: «Я ведь безупречна,

Так зачем же мне дурная слава?»

И любовь меня схватила цепко,

Стала новой мукой и бедою.

Закружилось сердце, словно щепка,

В ливень унесенная водою.

Ты сверкнула солнцем с небосклона,

Ты ушла, как солнце на закате…

От любви умру, неисцеленный,

Без твоих врачующих объятий.

Помрачила ты мой светлый разум,

Сохранивши свой — незамутненным.

Я пошлю к тебе гонца с рассказом

Обо мне, безумном и влюбленном.

Я любовь принес тебе в подарок,

Где же щедрость, где же дар ответный?

Но, как видно, все пропало даром —

Я в толпе остался незаметный.

В ожерелье мне приснись янтарном,

Лик яви, откинув покрывало…

Я, глупец, твоим поддался чарам,

Ты меня совсем околдовала.

Если б я свою любовь развеял,

Отдал вихрям и ветрам свободным,

Ветер бы ее опять посеял,

И она дала бы в сердце всходы.

Утоли мне жажду хоть немного,

Дай воды из чистого колодца,

А когда предстанешь перед богом,

Доброта твоя тебе зачтется.

Чем была та встреча — лишь насмешкой,

Прихотью случайной и мгновенной?..

Предо мною будь хоть трижды грешной,

Все тебе прощу я, все измены.

Я не в силах побороть томленья,

Без тебя слабею, вяну, гасну.

Ты взойдешь ли, солнце исцеленья?

Не взойдешь — умру я в день ненастный…

«Назови своей любимой имя!» —

Говорят мне близкие порою.

Я хитрю, лукавлю перед ними,

Имени любимой не открою.

Лишь наедине с собой, в пустыне,

Славлю это имя, как святыню.

Я долго к ней страстью пылал,

Преследовал и упрекал,

Но Хинд мне лгала ежедневно,

А я, — и печальный и гневный, —

Придя на свиданье, рыдал,

Напрасно ее ожидал.

Была она неуловима,

Как легкое облачко дыма.

Друзья надо мной измывались,

Над страстью моей издевались,

Над жгучей любовною жаждой.

Но другу сказал я однажды:

«Чтоб ты подавился едой,

Чтоб ты захлебнулся водой

За эти поносные речи!

Аллах пусть тебя изувечит

За глупые эти советы,

За гнусные эти наветы».

Но Хинд сожалений не знала,

Она надо мной колдовала,

Играла моею судьбой,

Обманами и ворожбой,

Как цепью, меня приковала,

Бальзама она не давала

Тому, кто от страсти зачах,

Стеная и плача в ночах,

Кто сердце, как двери, открыл

И Хинд в эти двери впустил.

О, дайте мне лук поскорей

И стрелы, что молний острей!

Жестокой любовью палимый,

Я выстрелю в сердце любимой,

Чтоб огненной страсти стрела

Холодное сердце прожгла!

Я раб моего вожделенья,

Которому нет завершенья.

Я раб с того самого дня,

Когда она мимо меня

В душистом своем ожерелье,

В одеждах, что ярко пестрели,

Прошла колыхаясь, как лодка,

Скользящей и плавной походкой.

Ужель позабыть ты могла

Ту ночь, когда дымная мгла

На небе луну сожрала,

Когда ты моею была,

И был я и робким и страстным,

И вдруг пред рассветом ненастным,

Исхлестанный черным дождем,

Гонец постучался в наш дом,

Явился и спас нас двоих

От родичей гневных твоих…

Отдавшись любви, как судьбе,

Забыл я о Страшном суде,

И Хинд разлюбить я не волен —

Любовью и юностью болен…

И Хинд наконец мне сказала,

Слегка приподняв покрывало:

«Как ворон, сторожкая птица,

Что глаз любопытных боится,

Проникни во тьме, в тишине

Незримо, неслышно ко мне,

Чтоб люди тебя не видали

И после судачить не стали».

И, ночи дождавшись с трудом,

Проник я к возлюбленной в дом,

Но были мы оба жестоки,

И сыпались градом упреки,

И, руки воздев к небесам,

Воскликнул я: «Стыд мне и срам

За то, что я столько терплю

От девы, что страстно люблю!»

И Хинд, зарыдав, отвечала:

«О милый, ты выпил сначала

Горчайшее в мире питье,

Но дрогнуло сердце мое, —

Тебя я избавлю от пыток

И дам тебе сладкий напиток».