От этих прядей стал я пьяным, глухим, незрячим стал теперь.

Твоих волос златым човганом навек захвачен я теперь.

Пройдись лужайкой. Шаг твой долог — ты выступаешь, как павлин.

Я стал рабом твоих прогулок, для всех утрачен я теперь.

Как сладок смех твой, дорогая. Твой смех — страна Сахаристан,

И я здесь — в роли попугая, увы, что значу я теперь?

О госпожа, ко всем ревную тебя на праздничном пиру,

И ревность, может быть, смешную, уже не прячу я теперь.

О госпожа, пройдешь ли мимо? Недим прождал весь третий день.

«Приди и посети Недима!» — зову и плачу я теперь.

Как в силок, поймала жизнь мою, завивая локон, ты.

О, в тебе колдунью узнаю — так играешь роком ты!

Плавность ног подобна серебру, хрусталю — прозрачность рук.

Мне ли кравчим быть на том пиру, где поводишь оком ты!

Хоть пора меджнунов и прошла, но еще жива газель:

Всю науку взглядов превзошла по ее урокам ты.

Не хочу меж роз бродить без сна — далеко мой кипарис.

Ты — слеза! По праву рек вольна разорвать с истоком ты.

Твой язык куда бедней, чем стать. Но каков полет ресниц!

Сто дестанов можешь рассказать этим дивным слогом ты.

Ты идешь, как плавная вода, чуть качаясь и светясь,

И смотрящим кажется тогда, что сестра потокам ты.

О перо! Откуда эта прыть, что за стих такой нашел,

Что смогла Недима опьянить, словно буйным соком, ты!

Взгляни, какая плавность в стане, взгляни, тебе я говорю.

Ее уста сокрытой тайне — сродни, тебе я говорю.

И так на кубке эти губки легки, что он не чует их.

Но сердцу говорю: «Помедли!» — «Повремени!» — я говорю.

Я лишь поэт. Сказать по чести, не так уж мил мне тонкий стан.

Но это из боязни лести — для болтовни я говорю.

Я ей хотел бы молвить слово, но не в присутствии врагов.

«Уснут огни — мы с нею будем одни!» — тебе я говорю.

Нет, с этой пери о Хисаре и о прогулках умолчу:

На солнце — песни, ну, а мысли — в тени, тебе я говорю.

Но так небрежно, так нарочно кружатся локоны с висков!

И знак того, что все возможно, они, тебе я говорю.

«О месяц, с поднебесной кручи взгляни и счастье обрети!» —

Я это говорю все ночи, все дни тебе я говорю.

Так ротик мал — дождусь ли слова? Ее душа подаст мне знак.

Пока еще не все готово, «Усни», — тебе я говорю.

О локон, гиацинт ли ты в садах дремоты? Кто ты?

Тюльпан, откуда пчелы мед уносят в соты? Кто ты?

О прядь, упавшая на бровь, невиданная прежде,

Ты друг небрежности простой? Иль плод заботы? Кто ты?

О взгляд шалуньи, пощади! Как ты жесток и меток!

Ответь, стрела ли ты любви, стрела ль охоты — кто ты?

О родинка, перчинки мрак на шее белоснежной,

Ты от рожденья сторож ей иль прихоть моды, — кто ты?

О нисхожденье с высоты, где губ сокрыта тайна!

Наклон ли милостивый ты? Иль баловство ты? Кто ты?

О цвет ланит ее! Ты кто: гвоздика или роза,

Или другой какой цветок — венец природы? Кто ты?

О речь Недима, ты права! Звучны твои повторы.

Не бульканье ль бутылки ты в часы зевоты? Кто ты?

Страшись той женщины жестокой: убийства знак на ней найдешь.

Кинжал бровей ее не трогай: кровь тех бедняг на нем найдешь.

Найдешь уловки и увертки, намеки, взгляды и кивки,

Но что дано любой уродке, но сердце как ты в ней найдешь?

Когда, вертясь в моих объятьях, она как хочет вертит мной, —

То сад роскошных гиацинтов ты возле губ моих найдешь.

Я ей не раб и не владелец. Но эта ломаная речь!

Ты в ней найдешь и острый перец, и сладкий мак ты в ней найдешь!

От этих рук спасенья нету. И зря не верил я словам:

«Ты в них найдешь лишь меч кокетства да стяг лукавства в них найдешь…»

Разбрызгана живая влага. Так жаль фонтана красоты!

Зато взгляни на легкость шага — ах, сколько благ ты в ней найдешь!

О деспот! Скрыта в нежной ткани, нежна и грудь ее. Увы:

Не то ты в ней холодный камень, не то чурбак ты в ней найдешь.

Недим клянется, что доныне сего меча не обнимал!

Но тут же на его ладони, попав впросак, ты кровь найдешь…

Тебе, как розе, — только смех. Мне — только стон, как соловью.

И опьянеть — не смертный грех, улыбку увидав твою.

Тебе нет нужды, госпожа, писать фирман, что я твой раб.

Давно и преданно служа, всю жизнь тебе я отдаю.

Я — шип, но что я сторожу? Твоей же прелести цветок.

Я — прах, но мускусом дышу в лелеющем твой след краю.

Да стань я пылью, и тогда паду ли ниже? Ведь лежу,

К твоей поле прижав уста, к ее узорному шитью.

О виночерпий мой, когда бокал свой тянет и тюльпан,

Я, твоего ища суда, молю быть добрым судию.

Ты говоришь: «Ну кем опять так восторгается Недим?»

Кокетка! Да тебе ль не знать, что я одну тебя пою.