…когда же Ханнес услышал рев автомобиля и оторвал взгляд от пруда, Упак уже взбесился от страха и поднялся на дыбы; его круп осел к земле, передние ноги были высоко вскинуты, голова отброшена назад, ноздри раздуты, а в глазах полыхал красный огонь; мерин уже не воспринимал тормозящее дерганье вожжей и готов был понести — направо, в заросли, по пням, между деревьями, об деревья;
…не успев ничего подумать — думать уже не было времени, каждую секунду могло произойти непоправимое, — Ханнес схватил вожжи, нет, только левую вожжу, схватил обеими руками и рванул к себе, рванул изо всех сил, словно парусный шкот; шея Упака пригнулась вниз, передние ноги коснулись земли, и ом, все еще ничего не соображая, круто свернул и бросился налево, куда его направила вожжа; и — дальше, вниз, с берега мельничного пруда… вода вздыбилась волнами по обе стороны лошади, брызги обдали сидящих в телеге; Упак стремился все дальше… один… два… три… четыре… пять шагов; мерин оправился от испуга, лишь когда оказался по брюхо в холодной весенней воде; теперь он уже испугался не машины, а воды; и так же внезапно, как заскочил в пруд, остановился — ноздри все еще раздуты, в глазах красный блеск; затем Упак опустил голову к воде, понюхал ее, окунул в нее губы, но сразу же их отдернул, вода стекала с губ каплями; наконец, мерин поглядел назад, словно бы спрашивая: что дальше?
Те, кто управлял лошадью, так растерялись, что не знали, что делать. Они сидели в телеге, вода доходила до ее настила; Эне увидела, как Упак переступает ногами, которые все больше увязали, и сказала Ханнесу:
— Дно вязко, как мы отсюда выберемся?
Ханнес перегнулся через борт телеги, чтобы взглянуть вниз, и произнес:
— Немного вязкое, но песчаное, а попадись ил, так…
Ханнес перекинул ноги через борт телеги, медленно опустил их в мутную воду и почувствовал, как холодная влага проникает сквозь одежду, как наполняет резиновые сапоги; он добрел до мерина, взял его под уздцы и потянул влево. Упак напрягся грудью и дернул, но не смог телегу даже с места стронуть, колеса ушли в песок. Чувствуя, что его ноги увязают, Упак забеспокоился и начал метаться. — Стой! Стой! — прикрикнул на него Ханнес. — Ничего страшного нет. Успокойся! — Затем взглянул на Эне, — Мне, как видно, понадобится твоя помощь, попробуем развернуть телегу. — Слыша спокойные голоса людей, Упак присмирел, Ханнес добрался до задка телеги, нащупал под водой осевой брус, ухватил его руками, расставил ноги и попытался приподнять телегу. Она не поддавалась, Ханнес почувствовал, как что-то вязкое держит его ноги на дне озера. «Глина, черт побери!» — подумал он. Но вот уже Эне была подле Ханнеса, вот уже и она вцепилась в осевой брус телеги, они оба поднатужились: — Раз, два, взяли! — вязкое дно мало-помалу стало отпускать колеса, но одновременно засасывать ноги, силы не хватало. — Возьмемся-ка вначале за одно колесо! — услышал Ханнес возле самого уха мужской голос и увидел, как кто-то наклонился над правым колесом, схватился рукой за ступицу… колесо приподнялось, вниз по спицам потекла вода… Ханнес поспешил к лошади, его ноги выскользнули из сапог, отчего по воде стало идти легко, вновь взял Упака под уздцы. — Ну, теперь тяни! Да тяни же! — Упак начал перебирать передними ногами, Ханнес подошел к переднему правому колесу, наклонился, попытался приподнять колесо плечом — в этот момент Упак до предела напрягся всеми четырьмя ногами, и шеей, и головой… и телега стронулась с места; лошадь же, чувствуя, что воз полегчал, спешными мелкими шагами двинулась к берегу и вон из озера… — Тпруу! — закричал Ханнес, и другие тоже закричали — Тпруу! Тпруу! — голос Эне перекрывал мужские голоса; Упак на крики и внимания не обратил, лишь когда был уже на суше, совсем рядом с шоссе, оглянулся на людей… Казалось, в его взгляде было удивление и даже обида, будто это не он затащил их в воду, а они его…
Ханнес чувствовал, что промок в холодном пруду до пояса — оттого, что, подпирая колесо плечом, еще и ноги согнул при этом. Он поглядел на Эне — она все еще смотрела вслед Упаку; рядом с нею стоял незнакомый мужчина, примерно его, Ханнеса, возраста, в одном пиджаке, в брюках со стрелкой и без головного убора; Ханнес сразу понял, это тот самый водитель «Жигулей», который выскочил из-за поворота и порядком перепутал не только лошадь, но в конечном итоге и их самих. Хотя сейчас он стоял так же, как и они, по колено в воде, хотя у него был виноватый вид и хотя он производил впечатление важного деятеля, Ханнес на него заорал:
— Черт, ослеп ты, что ли! Наезжаешь на лошадь!
И хотя никакого наезда и в помине не было, незнакомец не стал оправдываться.
— Я не видел… Завернул за угол и…
— Как же, не видел! — передразнил его Ханнес. — У нас был такой капитан, любил на всех парах в порт входить. До тех пор входил, покуда в один прекрасный день не долбанул другое судно… Тоже не видел!
Незнакомец ничего не ответил, и Ханнес ничего больше не сказал, стал искать свои резиновые сапоги.
Взбаламученная вода была цвета кофе с молоком.
Ханнес вслепую ощупывал ногой дно, наконец она во что-то ткнулась, скорее всего это и был один из его сапогов, если только тут не оставил своей обуви еще кто-нибудь. Ханнес стал вытягивать сапог, Эне и мужчина побрели к берегу, только на берегу незнакомец вновь открыл рот.
— Лошадь у вас с норовом, на такой вообще нельзя по шоссе ездить.
Услышав это, Ханнес не смог сдержаться.
— Ну, знаешь ли, попробуй только повторить свои слова!
Однако незнакомец не смог уже ничего произнести — ни хорошего, ни плохого; теперь рот открыла Эне, которая пришла в себя, и еще раз подтвердила, что если уж женщина рот откроет, так закроет не скоро.
— Так оно и верно, ездить на такой лошади по шоссе — последнее дело, — сказала Эне. — Это ж лошадь не ездовая, она при ферме обитает. Она отстала от времени, как и все мы там, в Коорукесте — боимся машин, самолетов, тракторов, а высокое начальство и того больше! — сказала Эне и продолжала:
— Но случись сейчас какой начальник у меня под рукой, так я б у него спросила: разве это порядок, порядка нет и в помине, ежели скотница должна на норовистом мерине на гору в мастерскую переться, чтоб подковы поставить? — сказала Эне и продолжала:
— Прежде-то кузнец имел минуту спуститься ко хлеву да и подковать лошадь на месте, а теперь уж не может! Разве это порядок?! Прежде-то кассирша могла два раза в месяц с горы съехать, чтоб людям их кровные, потом политые рубли, как положено, под роспись на ладонь отсчитать, а теперь придешь с фермы домой, усталая, как старая собака, так нет, прыгай на велосипед да кати на гору получать заработок! — сказала Эне и продолжала:
— Разве порядок, ежели меж скотиной люди устраивают классовое отличие: к новой ферме везут самое лучшее сено и… все прочее тоже, а для нашей находится только прелая солома. Еще диво, что телки до сей поры живы и дух не испустили! — сказала Эне бранчливо и продолжала:
— Каждая мать сама не съест, а дитяте оставит, даст ему что получше из припаса… А мы кормим молодняк гнилым сеном и мечтаем, что, как телки вырастут, нам еще и рекордные надои от них будут… Ой, я бы много чего сказала, больно уж на душе накипело, да какой с того толк…
Эне закрыла, наконец, рот и пошла к телеге, даже не обернувшись, до того она была зла.
Незнакомец постоял, словно ожидая, не скажет ли Эне еще чего-нибудь, но так как этого не произошло, он тоже повернулся кругом и, не говоря ни слова, направился к машине, влез в нее, включил мотор и уехал — осталось лишь синее облачко газа, да и оно скоро рассеялось в воздухе.
— Ну чего ты дожидаешься, захолодеешь! — крикнула Эне Ханнесу.
Теперь Ханнес сообразил вытянуть из ила и второй резиновый сапог, но не сообразил вылить воду, так и вышел на берег к телеге, неся в каждой руке по сапогу, полному жидкости цвета кофе с молоком.
— Ты что, воду домой везти наладился?! — спросила, удивилась Эне.
В ответ на это замечание, сделанное очень кстати, Ханнес вылил воду из сапог; Упак наблюдал за его действиями, мерину, наверное, захотелось пить, он уже повернул было назад к пруду. — Куда ты прешь, неужто не накупался! — прикрикнула Эне на лошадь, после чего Упак, лишенный возможности попить, расставил ноги и стал отливать воду.