Ещё немного поколебавшись, Дидье мысленно махнул рукой. Что он, в конце концов, теряет, поев за её столом? Возможно, накормив его, она просто надеялась его смягчить. Уговорить оставить Мадлен дома. Или…?
Пресвятые угодники, да он что, боится её, что ли?!
Коротко кивнув, Дидье решительно сел на придвинутый ею стул с высокой резной спинкой и откусил сразу половину от ломтя каравая, который она проворно нарезала на деревянной дощечке. Перед ним, как по волшебству, возникло блюдо с жареным каплуном и каперсами, в стакан, журча, полилось из глиняного запотевшего кувшина вино.
Тёмно-красное, ароматное и сладкое, как грех.
Едва он отпил глоток, как в голове у него зашумело. Поспешно отставив стакан, он опять жадно накинулся на еду, сметая с тарелок всё подряд: сочные куски каплуна, тёмный длиннозёрный рис в подливе из овощей, солёные каперсы и пухлые ячменные лепёшки.
Не может быть, чтоб она наготовила столько для себя одной, — промелькнула у него настороженная мысль. Значит, она действительно точно знала, что он придёт. Откуда, скажите на милость?
Сидя напротив него, Жозефина аккуратно отщипывала кусочки от ломтя каравая и поглядывала на Дидье всё с той же непонятной улыбкой.
— Я люблю кормить мужчину. Люблю смотреть, как мужчина ест то, что я приготовила, — задумчиво проговорила она.
— Но мужчины нечасто появляются за твоим столом, ведь так? — неожиданно для себя спросил Дидье, вскинув глаза, и Жозефина легко пожала плечами:
— Вчера ночью ты сам сказал, что мало какой мужчина потерпит, чтобы женщина над ним верховодила. В моём доме, в моей общине и в моей постели хозяйка — я. Так было и будет. И ты тоже дашь мне то, что я хочу от тебя получить, капитан Бланшар.
Дидье едва не присвистнул, услыхав это. Гнев вспыхнул в нём с новой силой.
— О чём ты толкуешь? — холодно осведомился он, отодвигая тарелку. — Я не оставлю тебе сестру.
— Это твоё право, — мягко согласилась женщина, встав из-за стола и мгновенно оказавшись рядом.
Глаза её неистово пылали — лихорадочным тёмным огнём.
— Моя деревня виновата перед тобою. Я виновата перед тобою. Все обвинили тебя, они — тогда, а я — вчера. Я искуплю эту вину, чтобы ты простил своей общине… чтобы прошлое — прошло.
Дидье растерянно моргнул. Он никак не ожидал эдакого услышать… и холодок пробежал у него между лопаток при этих, казалось бы, покаянных словах.
— Что ж, благодарю, — медленно, с усилием проговорил он. — Не совру, если скажу, что не ждал от тебя таких речей. Но и не скажу, что рад их услышать.
— Почему же, капитан Бланшар? — всё так же мягко и вкрадчиво спросила Жозефина. Её мелодичный голос был похож на вино, которое он пил — такой же терпкий и сладостный.
Дидье вновь, как завороженный, потянулся к стакану с этим вином и отпил длинный глоток. Вино кружило голову и благоухало, как летний сад, полный цветов. Дарило забвение.
Дарило покой.
— Потому что я не нуждаюсь ни в каком искуплении, ventrebleu! — еле разлепив сладкие от вина губы, сердито отозвался он и тряхнул головой, чтобы прогнать от себя этот одуряющий морок. — Я сам обвинил себя тогда, и кто бы мне не поверил? Ведь я был шалопаем, им и остался, как ты говорила! Теперь ты хочешь моего прощения, ты, такая правильная и праведная… совсем как твоя община, за которую ты радеешь, Но я не стану отпускать тебе грехи или каяться в своих. Я хочу уйти отсюда, навсегда забыть всё, что здесь произошло… забыть тебя!
Тяжело дыша, он попытался приподняться со своего места.
Но не смог.
Не смог, ventrebleu!
Жозефина вдруг очутилась на полу у его ног — одним стремительным гибким движением, опершись локтями на его колени. Глаза её оказались рядом, будто вбирая его в себя, такие глубокие, что утонуть можно.
— Ты никогда меня не забудешь, не надейся. Ты хочешь меня и боишься, капитан Бланшар! — Зубы её блеснули в улыбке, очень белые, и Дидье почувствовал, как его колени, на которые она опиралась, просто заледенели.
— Ты истый суккуб, Жозефина Сорель! — потрясённо выдохнул он, пытаясь оттолкнуть её, пытаясь вскочить, но ни руки, ни ноги ему больше не повиновались. Вино, проклятое вино… — Нет! Нет, я не хочу тебя, дай мне уйти!
— Ты лжёшь… — прошептала она едва слышно, положив ладонь прямо на ширинку его штанов, и он так и дёрнулся, ошалело глядя на неё. — Ты лжёшь, и ты никуда не уйдёшь, пока я не получу своё искупление. Не бойся… — голос её вздрогнул от сдерживаемого смеха и возбуждения, — не бойся, я не демон, не суккуб, не дьяволица…
А потом она просто и властно потянула вниз его штаны и наконец смолкла, рассыпав кудри по его коленям.
— Bordel de merde! — прохрипел Дидье, зажмуриваясь до боли и откидывая гудящую голову на спинку стула. Это было единственным, что он мог сделать. Да ещё запустить обе пятерни в эти шёлковые кудри, оказавшиеся действительно шёлковыми, то ли пытаясь оторвать её о себя, то ли против воли лаская. Его растреклятая плоть сама толкалась к ней в губы, в этот жаркий, жадный рот, и у него не было ни сил, ни желания вырываться из стыдного и сладкого плена, пока эта пытка не закончилась.
Дидье кое-как разжал пальцы, запутавшиеся в кудрях Жозефины, и та, пошатнувшись и уцепившись за его плечо, поднялась с пола. Она тяжело дышала и молчала, не спуская с него глаз. Торжествующих и молящих одновременно.
Он осатанело скрипнул зубами. Видит Бог, ему стоило бы вытрясти дух из этой дьяволицы, но он не мог, просто не мог, и всё тут!
Дидье машинально вытер кровь с прокушенной нижней губы, натянул штаны чуть ли не до ушей и с грохотом, не разбирая дороги, вывалился прочь из гостеприимного дома Жозефины Сорель.
И только влетев по пояс в речную заводь, а потом вылив себе на голову добрую пригоршню прохладной, пахнувшей тиной воды, он обнаружил, что из горла у него рвётся что-то подозрительно похоже на смех. А обнаружив, захохотал уже во всю глотку, нимало не заботясь о том, что кто-то его услышит.
— Le tabarnac de salaud! Это тебе урок, Дидье Бланшар, будешь знать, как напиваться! — пробормотал он, едва переведя дыхание, и снова прыснул со смеху.
Жозефина Сорель, неразличимая в темноте, стояла на крыльце своего дома и слушала этот смех с задумчивой и грустной улыбкой.
А потом просто повернулась и медленно вошла в дом.
Часть 8. Возвращение
Выбравшись наконец на берег, Дидье сообразил, что вновь свалял дурака, да ещё какого, когда его начала пробирать до костей мелкая дрожь. Вода текла с него ручьями, и даже то, что он залез в кусты и кое-как выкрутил там свою одежду, свирепо чертыхаясь себе под нос, мало помогло. Если он не хотел подхватить лихорадку, ему следовало отправиться либо обратно к Жозефине, либо под крышу отчего дома… либо на «Маркизу».
Представив себе собственное явление в любом из этих мест, Дидье снова тихонько зафыркал себе под нос, хоть и стуча зубами от холода.
Решительно, всё это было до чёртиков смешно…
— Patati-patata! — наконец пробормотал он, махнув рукой… и обычное его присловье сразу сработало.
Он увидел пламя маленького костерка, мерцающего невдалеке, у излучины. И небольшой хрупкий силуэт мальчишки-подростка. Присмотревшись повнимательней, он узнал того галчонка, что отвёз его в своей лодке к дому Жозефины Сорель, чтоб ей икалось, этой ведьме…
Дидье подумал, что может напугать паренька, задумчиво сидевшего у костра и ворошившего угли хворостиной, только когда уже вывалился из кустов, хрустя ветками.
Он в очередной раз чертыхнулся и поспешно выпалил:
— Вечер добрый! Могу я тут у тебя присесть, малыш? Мне бы только погреться да обсохнуть чуток… Ты не бойся.
— Я и не боюсь, — мальчишка поднял на него удивлённые глаза, чёрные, как вороньи ягоды. — И я не малыш. Грейтесь, если желаете, капитан.
— Спасибо, ма… — Дидье в замешательстве кашлянул и, оглядевшись, подпихнул к огню берёзовый чурбачок, на который и присел, искоса рассматривая парнишку. Тот, в свою очередь, с таким же нескрываемым интересом уставился на него.