Обратимся же к асам. Мы уже знаем, что они не единственные боги в мире: есть еще ваны, обитающие где-то в Ванахейме. Но асы — верховная группа богов, держащая в повиновении обитателей других миров (заметим, кстати, что у чудовищ, за исключением Хель, нет собственного мира). Нам, однако, было бы нелегко составить четкое представление, как же боги относятся к роду, или семейству асов. В «Младшей Эдде» Высокий (т. е. сам Один) называет Гюльви «двенадцать божественных асов». При этом он забывает упомянуть самого себя, но зато относит к асам Ньёрда и Фрейра — по происхождению ванов. Неясно, считались ли асами дети Тора, Моди и Магни, или сын Одина Хермод — тот самый, кто взялся ехать «вниз и на север», чтобы вызволить у Хель своего брата Бальдра. В общем, семейство асов и асинь (число которых еще менее определенно) — это скорее открытое множество. В конечном счете важно лишь то, каким богам поклонялись скандинавы в языческие времена, и о ком из них больше всего рассказывается в мифах.
Ни о ком мы не узнаем больше, чем об Одине, Торе и Локи. Их фигуры встают перед нами из мифов как живые. Но несмотря на всю реальность, «жизненность» их характеров, мы бы остереглись уподобить их людям. В особенности это относится к Одину и Локи, самым загадочным персонажам скандинавской мифологии.
Нетрудно, конечно, признать Одина в характерной фигуре одноглазого старика в широкополой шляпе. Но в этом обличии Один странствует по Мидгарду и является людям. В мифах появляется и иной Один — насмешник и обольститель великанш, вдохновенный поэт и колдун, бог павших и зачинщик битв (сам, однако, в битвах не участвующий!), и бог, выпытывающий у вёльвы сокровенное знание о судьбах мира. У Одина столько же личин, сколько имен, ибо имена эти и есть его личины. И тем не менее за разными личинами угадывается какое-то общее, только ему, Одину, присущее начало. Что это? Творческое вдохновение (само имя Одина восходит в конечном счете к индоевропейскому корню, означающему «дух, вдохновение»)? Или, напротив, сугубая умышленность всех его деяний? События, в которых участвует Один, всегда развиваются, как он замыслил. Невозможно до конца разгадать миф, перевести его образы на язык абстрактных формулировок.
Но фигура Локи, по своему, еще сложнее. Снорри говорит о Локи в «Видении Гюльви»; «Асы не раз попадали из-за него в беду, но он же выручал их своей изворотливостью». Локи нередко выводится на сцену как спутник Тора и Одина в их странствиях и приключениях Он добыл для асов их главные сокровища и, может быть, вместе с Одином и Хёниром участвовал в создании людей из Ясеня и Лозы (см. прим. 6 к «Прорицанию вёльвы»). Более того, в Локи, как в кривом зеркале, отражаются некоторые черты Одина; он — комический двойник Одина, пародия на верховного аса. Это сходство забавно обыгрывается в «Перебранке Локи», где Один и Локи бросают друг другу по сути дела одинаковые обвинения — в колдовстве и немужественности.
Но, как ни забавен, ни низок Локи, у него есть некоторые преимущества перед верховным асом, Один странствует в разных мирах; Локи всюду свой: ас среди асов и демон среди демонов. Едва ли вполне случайно повелитель запредельного мира Утгарда, куда как-то забрел Тор со своими спутниками (см. «Младшую Эдду»), носит имя Утгарда-Локи. В образе кобылицы Локи родил Одину его знаменитого коня Слейпнира. А некая великанша Ангрбода родила от Локи тех самых чудовищ, которые в свой срок уничтожат богов. Один меняет личины: Локи же — оборотень по натуре, и богам не придется ждать от него пощады, когда, сбросив узы, которыми они его связали, он поведет против них корабль чудовищ.
Миф о гибели богов восходит, вероятно, ко временам глубочайшей древности. Намеки на него есть во многих эддических песнях. Но лишь в одной из них, в «Прорицании вёльвы», картина грядущих бедствий и последней битвы богов и чудовищ встает перед нами во всей своей зримости — такою, какой увидела ее древняя пророчица, разбуженная Одином от смертного сна.
«Прорицание вёльвы» открывает поэтическую «Эдду», и это самая величественная и самая загадочная из эддических песен. Образы ее так ярки, так вдохновенно звучит голос вёльвы, что трудно сомневаться: перед нами истинное пророчество — текст, рожденный в глубинах мифологического сознания. Но главные мифы, известные из других песен и пересказов Снорри, выступают в «Прорицании вёльвы» в каком-то новом качестве. Война асов и ванов, строительство Асгарда, смерть Бальдра — эти и другие события проходят перед нами не как отдельные сцены из жизни богов, а как акты вселенной драмы, конец которой известен, Все оказывается взаимосвязанным в судьбах мира. Добро прорастает злом, неутомимая деятельность богов расшатывает основы устроенного ими мира, приближая в конце концов его гибель. В своем стремлении к власти боги попирают законы, ими же установленные. Сам Один на сей раз оказывается участником событий, ход которых ему неподвластен. Боги, как и все сущее, не избегнут приговора судеб — норн, которые в этой песни носят знаменательные имена — Прошлое (Урд), Настоящее (Верданди) и Будущее (Скульд).
Норны, конечно, остаются обитательницами мифологического мира. Но представление о времени как о процессе, устремленном из прошлого к будущему — к концу мира и новому его возрождению (последние строфы «Прорицания вёльвы»), — это представление скорее всего отражает влияние христианства. Большинство ученых предполагает, что эта песнь сложилась в Исландии во второй половине X века. т. е. в переломную эпоху между язычеством и христианством. Христианство исподволь проникало в Исландию, уживаясь здесь на острове с язычеством. Как сказано в «Саге о Гисли» (события которой относятся ко второй половине X века), «Гисли не приносил больше жертв с тех пор, как побывал в Вэбьёрге в Дании, все же он, как и прежде, устраивая пиры, и притом со всей пышностью» (глава X). А жена Гисли Ауд после смерти мужа крестилась в Дании и совершила паломничество в Рим. С другой стороны, конунг Олав сын Трюггви, насаждавший христианство у себя дома в Норвегии, не достиг успеха в Исландии: проповеди его посланца священника Тангбрада лишь подогрели рознь между сторонниками старой и новой веры. Язычники продолжали упорствовать. Потребовалась вся мудрость предводителей с той и другой сторон, чтобы прийти в конце концов к согласию. Христианство было принято в 1000 году на альтинге — как закон общий для всей страны. «Если закон не будет един, то и мира не будет, а этого нельзя допускать», — сказал в своей знаменитой речи годи Торгейр со Светлого Озера (сам язычник!) и все исландцы с ним согласились. С тех пор христианство стало официальной религией в Исландии; язычникам первое гремя разрешалось совершать свои обряды, но негласно.
Эта тайна язычников не была разглашена и сагами: мы почти ничего не узнаем из них о том, как относились к старым богам исландцы века саг. И, видимо, нам не суждено узнать, кто же были те исландцы (или исландки), которые сохранили вплоть до XIII в. мифологические песни и, передавая из поколения в поколение пророчество вёльвы, говорили ее устами.
Расцвет исландской литературы в XIII веке совпал с концом исландского «народоправия». Страну потрясали междоусобные, братоубийственные распри. В 1272 году Исландия потеряла независимость: верховная власть была передана норвежскому королю Хакону Хаконарсону. С конца XV века Исландия становится колонией Дании. Наступают самые темные века в ее истории. Но именно из этих веков беспросветной нужды и напастей (в начале XVIII века исландцев было около 50 тысяч — гораздо меньше, чем в век саги) к нам доходят многие рукописи саг и бумажные списки «Эдды». Современный исландский писатель Сигурд А. Магнуссон так сказал о своих соотечественниках: «Мы, исландцы, все одержимые. Когда всякий другой народ больше всего бы заботился о хлебе насущном, мы сидели по своим нищим землянкам и писали, писали, писали. Слово спасло нас».
Переводы
и другая литература для дальнейшего чтения
Эта книга дает представление не только о древнеисландской литературе. но и об истории ее перевода в России. Классикой стал перевод «Саги о Волсунгах» Б. И. Ярхо (Academia, М., 1935). Переводчик с замечательным искусством подчеркнул те особенности языка саги, которые роднят ее с русской крестьянской прозой, в частности, с нашим северным сказом. Но немаловажная разница между ними определяется тем, что в Исландии никогда не существовало особой крестьянской культуры, противопоставленной культуре образованных верхов общества. Все исландцы были в прошлом крестьяне, что не мешало им прославиться как «самому литературному народу мира». Соответственно, и язык саги никогда не воспринимался как специально «крестьянский язык», но в общем совпадал с разговорным языком своего времени, а в исторической перспективе дал начало исландскому литературному языку. Именно так, предельно просто, избегая какой-либо стилизации под народную речь, переводил саги М. И. Стеблин-Каменский; по этому пути пошли и другие переводчики его школы.