III

Скандинавские мифы увлекательны сами по себе, Мы не устаем gоражаться фантазии древних людей, создавших эти бесконечно разнообразные, одновременно мудрые и наивные, рассказы о богах, великанах и множестве других обитателей мифологического мира. Но если мы попытаемся немного глубже вникнуть в то, что же такое эти мифы, дошедшие до нас из песен «Старшей Эдды» и из пересказов Снорри Стурлусона в его «Эдде» («Младшая Эдда»), мы поневоле задумаемся. Ведь обе «Эдды» — памятники середины XIII века, между тем как Исландия была крещена в 1000 году, т. е. за два с половиной века до этого. Правда, общепризнано, что мифологические восходят к глубочайшей языческой древности. Однако что это значит — «восходят»? Может быть, они сберегались памятливыми исландцами просто как «обломок древней правды», из почтения к предкам и ради их поэтичности? Или, может быть, это просто литературная вариация на мифологические темы, дальний отголосок древних верований? Оба эти предложения не раз высказывались учеными. И все же, как ни невероятным это может показаться, миф не умер в Исландии. Спустя долгие века после принятия христианства исландцы каким-то образом сохранили веру в «старых богов» и реальность мифологического мира.

В «Саге об Олаве сыне Трюггви» (глава LXIV) читатель найдет примечательный эпизод. Как рассказывается в саге, к конунгу Олаву, крестителю Норвегии, как-то пришел старик в широкополой шляпе с одним глазом, Речи этого старика были так интересны и он так убедительно отвечал на вопросы конунга, что тот засиделся с ним до глубокой ночи. На следующее утро конунг догадался, что посетивший его гость — не кто иной, как Один, «в которого язычники долго верили». «Но Одину не удастся перехитрить меня», — сказал Олав. Не следует ли из этих слов, что и сам Олав, ярый враг язычников, отрицал не столько существование Одина, сколько авторитетность его суждений? Так, во всяком случае, могло представляться дело Снорри, рассказавшему этот эпизод.

Но обратимся к самим мифам, как они известны нам из эддических текстов. Героический мир, о котором шла речь выше, целиком воплощен в самом предании (был бы праздным вопрос, как проводили время герои, когда им не приходилось биться друг с другом и участвовать в распрях). Но мифы создают впечатление, что мифологический мир гораздо больше того, что о нем рассказывается. Он как бы существует сам по себе, живет своей собственной, особенной жизнью, а тексты лишь приоткрывают нам отдельные его участки отдельные сцены из жизни богов. Сцены эти замечательно разнообразны по тону — в них есть место и лирике, и поучениям, и самому грубому фарсу. При этом они не связаны общим сюжетом и неизвестна даже сама их последовательность. Нельзя сказать, что было раньше — приход Одина к конунгу Гейррёду («Речи Гримнира») или его перебранка с Тором («Песнь о Харбарде»). Для мифов, во всяком случае для громадного их большинства, не существует «до» и «после», но есть только «здесь» и «всегда». Поэтому мифологические события происходят в песнях как бы у нас на глазах, как своего рода представление, сценическое действо. Даже мудрые сведения об устройстве мира становятся частью этого действа, обыгрываются на «эддической сцене». Гримнир не просто в подробностях описывает Асгард и перечисляет его обитателей: всею силой своего духа он стремится перенестись в Асгард, воссоединится с богами и снова стать самим собою — всемогущим Одином.

Впечатление неисчерпаемости н реальности мифологического мира еще усиливается благодаря тому, что почти в каждой песни, как и в пересказах «Младшей Эдды», мы находим множество имен и намеков на какие-то неизвестные нам события. Конечно, во времена язычества скандинавы гораздо больше знали о мифологическом мире; были у них и другие, более прямые, способы контакта с ним — ритуалы и обряды, о которых умалчивают письменные источники. Но открытость, неэамкнутость мифологического мира — важное его свойство.

На это, правда, можно возразить, что из некоторых представлений, запечатленных в эддических текстах, как будто следует, что мифологический мир, напротив, компактен и легко обозрим. Как рассказывается, боги создали мир из тела первовеликана Имира: моря — из его крови, землю — из плоти, скалы — из костей и т. д. Идея замкнутости мира запечатлена в образе Мирового змея, залегшего в океане и обвивающего всю землю. А сам образ Мирового древа разве не свидетельствует о целостности мира, о рациональной простоте его устройства? Ветви Иггдрасиля раскинулись над всем миром, корни его идут на три стороны, и само древо делит мировое пространство на три яруса: наверху живут боги, в центре — люди, а внизу, в подземном мире находится царство Хель. Но миф на то и миф, что к нему неприменимы законы логики и геометрии. Чем больше мы вглядываемся в картину мифологического мира, тем более расплывчатыми, неопределенными становятся ее очертания. Ведь и о теле Имира сказано, что боги создали из него не весь мир, а Мидгард, т. е. обиталище людей. Строительство же своего собственного обиталища — крепости Асгард — они по неясным причинам поручили некоему великану. Более того, из мифов вообще невозможно вывести представление о мире как единой вселенной, мироздании, Всюду мы читаем лишь о конкретных мирах, населенных различными существами — асами, ванами, альвами, великанами и т. д., а также людьми. Местоположение этих миров или их расположение о отношению друг к другу остается также неопределенным. Так, Мидгард, как это следует из самого его названия («срединный двор»), очевидно расположен в центре; но в центре («середине мира»), судя по тому, что говорится об этом в «Младшей Эдде», бьет построен к Асгард. Отсюда, впрочем, не следует, что он не находится одновременно и наверху-., на небе, куда ведет радужный мост Биврёст. Тор ходит пешком в Страну великанов (Йотунхейм), но иногда он с большим грохотом (ведь Тор — это скандинавский громовержец) ездит туда на своей колеснице, а в иных случаях, чтобы вернуться из Страны великанов в Асгард, ему необходима лодка. Так где же находится Страна великанов? В мифах сказано, что «на востоке». Но судя по всему, восток, а также север — должны пониматься в данном случае не как страны света, а как не освоенная богами, «опасная» окраина мифологического мира. Как сказано в одной мифологической песни, путь в Хель лежит «на север и вниз» (по-исландски до сих пор послать кого-нибудь «на север и вниз» — значит «послать к черту»). Восток и север, как мы видим, противопоставляются в мифе не западу и югу, а середине мира, т. е. устроенной его части.

Но и это противопоставление слишком грубо для прихотливой и переменчивой картины мифологического мира. Мы бы допустили несправедливость по отношению к великанам, увидев в них только воплощение дикой стихии, силу враждебную богам. Правда, ботам приходится постоянно отражать их натиск: «бить великанов» — основное занятие Тора, поверженные великаны есть на счету и у других богов. Однако у богов есть и свой интерес в Йотунхейме. Не только великаны зарятся на главных красавиц Асгарда, но и Один непрочь позабавиться с великаншами, а две из дочерей великанов, Скади и Герд, стали женами богов — Ньёрда и Фрейра (неясно, имеет ли какое-нибудь значение, что оба эти бога происходят из рода ванов, с которым некогда враждовали асы). Великаны обычно представляются в мифах как существа тупые и злобные. Но из других мифов, напротив, следует, что они владеют мудростью недоступной богам; это и неудивительно: ведь они древнее богов. И самое главное: нигде в эддических текстах не сказано, чтобы великаны — обитатели Йотунхейма причинили существенный урон богам. Если это и стихия, то укрощенная стихия, если великанский «восток» — окраина, то все же не самая отдаленная окраина.

Гибель богов и всего устроенного ими мира придет не от великанов, а от неких чудовищ — Фенрира Волка, Мирового Змея Йормунганда, Сурта… И вот что особенно странно: самые свирепые из чудовищ суть порождения Локи, т. е. того, кто был своим среди асов или, как сказано в «Младшей Эдде», к ним «причислялся».