Я не верю своим ушам. Тейяр заканчивает объяснение правил игры и замолкает; в этот же миг замолкает телефон. В повисшей тишине я обрушиваю на них свой гнев:

— Совместные усилия блестящих умов, для которых нет слишком трудной (или легкой) задачи? Чушь! Пока что все, чего вы добились, — это окончательно изгадили ковер. И не утруждайте себя объяснениями на тему того, для чего вам понадобился томатный сок. Ясное дело — для того, чтобы развести еще большее свинство. Хорошо устроились: они, понимаете ли, решают мировые проблемы, играя при этом в идиотские игры, а тем временем женщины, словно бессловесная прислуга, обслуживают и обстирывают вас, успевая еще и разгрести завалы остающейся после вас грязи! Три тысячи лет искусства и науки — три тысячелетия электронных микроскопов и телескопов, элегий, подвесных и консольных мостов, фресок, но стал ли жребий обычной домохозяйки менее тяжким, чем те же три тысячи лет назад? И учтите, я говорю о почти половине человечества.

— Наука дала тебе пылесос, — выговаривает мне Тейяр.

— Но уборка занимает у меня по-прежнему почти весь день, столько же, сколько у моей бабушки. А у нее, между прочим, пылесоса и в помине не было. К тому же мой пылесос сломан, а от вас всех толку — ноль. Эх вы, а я-то думала, что вы — настоящие друзья! — Тут я понимаю, что начинаю шмыгать носом и уже готова разреветься. — Последняя надежда осталась — Институт Белизны.

— А что такое — этот Институт Белизны? — В голосе Блейка соседствуют заботливые нотки и живой интерес ко всему новому.

— Институт Белизны — это группа мужчин и женщин, посвятивших себя помощи домохозяйкам в их священной битве с грязью, пылью и прочими силами зла. Они не только занимаются теоретическими изысканиями и экспериментами, но и реально помогают.

Я представляю себе, как должен выглядеть этот Институт: большое, сверкающее белоснежное здание, сплошь — испытательные стенды, лаборатории, компьютерные терминалы. Все серьезно, но тем не менее не оторвано от жизни и уровня ее понимания домохозяйками. Это вам не какая-нибудь Шамбала, запертая за стенами Гималаев. Институт мгновенно отвечает на запросы обычной хозяйки и помогает ей сделать ее дом более приспособленным для жизни, в идеале — стопроцентно чистым. Институт Белизны — это настоящий антипод храма Сил Зла.

Блейк тоже представляет себе Институт. По всей видимости, его образ получился куда менее благостным, чем мой.

— Ангел мой, не доверяйся мертвым вещам. Твой Институт запросто может оказаться холодной гробницей, фантастической пирамидой, выстроенной людьми, чьи мозговые извилины давно отпечатались и застыли в разводах мрамора.

— Действительно — фантастика! — вступает в разговор Диккенс. — Ни за что не поверю в то, что такой Институт на самом деле существует.

Остальные присоединяются к этому мнению. Из всей компании, похоже, мне одной доводилось хотя бы слышать о существовании и работе Института Белизны.

— Какие доказательства ты можешь нам представить?

Я рассказываю Дарвину о том, как ко мне приходил Доктор Роговые Очки, и о том, насколько заинтересованно он следил за моей работой по дому.

— Этот твой, который в роговой оправе, — он хоть сказал тебе прямо, что он из этого Института?

— Ну, напрямую он этого не говорил, но, посудите сами, зачем бы ему было так интересоваться моими домашними хлопотами и стиркой, что бы он мог делать в моей ванной, если бы не работал в Институте Белизны? Кстати, потом выяснилось, что зовут его вовсе не Роговые Очки.

Дарвин задумчиво чешет нос. Очевидно, я никого не убедила. Тейяр вносит очередное предложение:

— Существование Института Белизны — вполне проверяемая гипотеза. Давайте посмотрим в лондонском телефонном справочнике, есть он там или нет.

Мы смотрим. Я нервно пробегаю глазами по колонкам мелкого шрифта. Так, институты: Институт Урологии, Институт Социальных Работников, Институт Деревообработки… Института Белизны — нет. Невозможно представить себе такой институт без единого телефона. Столь же невероятно, чтобы у них не было офиса в Лондоне. Следовательно, вывод напрашивается сам собой: Института Белизны не существует. Непонятно только, как я могла быть настолько уверена в его существовании.

— Значит, я осталась одна?

— Нет-нет, мы же с тобой…

Ощущение полной безнадежности наваливается мне на плечи. Гении, как выясняется, далеко не целиком и полностью в своем — или каком бы то ни было — уме. Они даже не прекратили эту дурацкую игру, пока мы с Тейяром изучали телефонный справочник, сэр Гальтон рухнул на пол с весьма реалистичным стоном. Дядя Дарвин с умным видом разглагольствует о том, что моргания и мигания, иными словами, единицы невербального общения противостоят рефлекторным защитным реакциям. Кроме того, «убийца-моргун», по его словам, необычайно полезная игра, совершенствующая способность к продуцированию дедуктивных умозаключений на основании мельчайших, едва заметных знаков. Он продолжает нести эту чушь, а я вижу, что все они отчетливо (или, с другой стороны, неотчетливо) растворяются в каком-то тумане, взгляд отказывается фокусироваться на них. Похоже, им самим это внушает опасения. Блейк пытается что-то втолковать мне:

— Как-то раз я увидел сумасшедший дом в образе блюда с гнилым мясом; я понял главврач в душе — навозная муха, что откладывает в падали яйца. Опасайся своего врага, дитя мое. Твой Филипп…

Тут Блейк закатывает глаза и валится на пол.

— Надо же было так обмануться! — негодует Диккенс. — Я как раз было решил, что «убийца» — Блейк.

Четверо оставшихся в живых гениев нервно переглядываются между собой.

— Может быть, Тейяр? — Леонардо тычет пальцем в небо.

— Не я, — заверяет их Тейяр.

— Но по крайней мере предположить мы это можем. Согласны? — не унимается Диккенс, твердо вознамерившийся найти преступника.

Мы сидим молча, напряженно думая и принюхиваясь. Да, принюхиваясь, потому что из того угла, где лежит Де Хох, повеяло знакомым веселым запашком. Вдруг меня осеняет: я четко понимаю, что происходит.

— Подождите-ка, дайте мне сказать! Я расскажу вам про судьбу братьев Карамазовых! — кричу я. — Что с ними стало и как они погибли!

И я рассказываю…

— Как видите, это и есть недостающая часть — продолжение «Братьев Карамазовых», — делаю я вывод.

С таким же успехом я могла рассказывать все это в одиночестве — если судить по бесстрастным лицам моих слушателей. Наконец Диккенс неохотно высказывает свое мнение:

— Марсия, дорогая, это не настолько хорошо написано, как могло тебе показаться. При всей свойственной мне скромности я не могу не признать, что это всего лишь вторичный текст, неумело имитирующий мои произведения, от которых его отличает излишняя мелодраматичность. У этого русского нет подлинного чутья… если, конечно, эту чушь написал какой-нибудь русский.

Диккенс подозрительно-изучающе смотрит мне в глаза.

— Да вы же ничего не поняли! Неужели не ясно? — кричу я, не в силах поверить, что эти гениальные люди могут оказаться столь тупыми и медленно соображающими. — Ни я, ни Достоевский не писали этого. Мукор дописал роман за Достоевского, как и вашего «Эдвина Друда» за вас. Плесень паразитирует на истинной литературе, растет на ней, как на дрожжах. И сейчас, в этой комнате, события развиваются по сценарию финала «Братьев Карамазовых». — Я киваю в сторону трупа Де Хоха. Он быстро разлагается — быстрее, чем даже тела Грушеньки или Зосимы. Когда клубок червей вываливается из глазницы, я не выдерживаю и отвожу взгляд.

— Видите? В вашей игре участвует лишний игрок, для которого она вовсе не игра, а охота. Он убивает вас одного за другим, а вы всё не верите в его опасность.

— Похоже, настало время выяснить отношения с этим Мукором, — решительно заявляет Дарвин. — Насколько я понял, это обыкновенный домовой грибок, плесень.

— В Мукоре нет ничего, что можно было бы назвать обыкновенным.

Все, хватит! Прочь из этой комнаты с ее беспорядком, мешаниной из битого яйца, кукурузных хлопьев, машинного масла и трупов, прочь от этой вони! Мой отряд гениев редеет на глазах, да и сами они становятся все более блеклыми. Я хочу успеть натравить их на Мукора, но в прихожей внимание Леонардо оказывается прикованным к пылесосу. Он восхищен этим аппаратом и требует, чтобы ему объяснили, как он работает. Я говорю, что он сломан, а кроме того, я слишком глупа и устала, чтобы объяснять что-либо кому-либо в данный момент. Но Леонардо не отстает, он уверен, что сумеет починить любую машину, если ему объяснят общий принцип ее действия. Диккенс быстрее ухватывает суть дела и демонстрирует потрясенному Леонардо, как должен работать пылесос. Не успев закончить объяснения, он валится на пол, словно вознамерившись всосать ковровую пыль в себя. Через несколько секунд он, что-то прохрипев, испускает дух; его горло и шея при этом почему-то оказываются перепачканными разводами пыли.