Сбросив домашний наряд и намазавшись французскими мазилками, распустив рыжую косу, опрокинувшись на спину и разметав пухлые груди-ручки-ножки, усеянные конопушечками, барыня делала томный знак. Свиридка тотчас юркал промеж всей этой телесной прелести, нащупывал влажное горячее местечко, про сладость которого ведали лишь старый барин, да ещё несколько крестьян. Барину тогда было за семьдесят, а удочерённой кобылице — сорок с гаком.

Позднее хозяйкины груди стухли, а конопушки стали смахивать на оспины, особенно при дальнем рассмотрении. Поэтому Свиридка к барыне охладел. Он перешёл на тайное общение с дворней, против чего хозяйка, как ни странно, не возражала — видно, боялась, что её умертвят. Напрасно боялась! Свиридка честно дождался барыниной кончины, и его честность была вознаграждена: внезапно обнаружилось завещание, которое вступало в силу лишь в результате «натуральной», то бишь собственной смерти владелицы имения. А не какой-нибудь другой, искусственно-насильственной кончины.

Согласно завещанию, Свирид Молотило получал вольную и фамилию «Барский», а также абсолютно всё состояние усопшей, включая и обширные угодья, и кирпичный замок с дорогой лепниной, и крестьян. Барыня, на его счастье, родственников не имела. Зато имела славу покровительницы воинов. Многие герои войны с Наполеоном были из числа её «душ». Повоевавши, возвращались к ней, для трудов праведных, согласно действующим законам.

Всё нажитое барыней, всё до копеечки, перешло к любимому Свиридушке. И вот теперь сидел он в своём личном кабинете и иногда вспоминал о благодетельнице. И всегда имелся повод вспомнить!

В кабинете шкафа не было, зато была фигуристая кафельная печь, расписанная не в кобальт, а в рыжину. Любил Свирид Прокофьевич эту печку, формами и расцветкой напоминавшую о барыне.

На одной из плиток красовались два богатеньких субъекта, в сапогах с отворотами и в многослойных одёжках с меховыми воротниками. Под ними стояла надпись «японские купцы». Чудак художник! Видел ли когда-то оных? Приглядевшись повнимательнее, Барский охнул: уж очень напоминали те двое… Его самого! Та же оторочка из волос вокруг макушки и такие же пухлые животики.

— Вольготная жизнь у японских купцов, мне б такую!

Ответ не задержался:

— Зачем тебе такая жизнь, Свиридушка? Купцов ведь убивают!

Чей то был голос?! Уж не барынин ли?!

После смерти благодетельницы Свиридка в одночасье сделался Свиридом Прокофьевичем, заматерел и даже месяца два побыл благодушным помещиком. Затем продал имение, вместе с героическими крестьянами, а на те немыслимые деньги купил доходный дом и два постоялых двора в Петергофе. Жаль, погорячился, надо было брать одну гостиницу, но в столице. Царская дача, хоть она и с фонтанами, всё ж деревня. Дохода никакого, а волнений куча…

Однако же насчёт причины своих неудач Свирид Прокофьевич сильно заблуждался. Они заключались не в удалённости от Петербурга, а, наоборот, в чрезмерной близости от столицы. В опасной близости, которая отвлекала от нормальной жизни и заставляла мечтать о ненужных вещах. Близость эта напоминала о себе мельканием расписных золочёных карет у чужих домов, шнырянием заезжих франтов и местных щёголей, хохотом девиц, непонятными запахами, всякий раз новыми. Запахи щипали ноздри, мысли невероятно путались, оттого и не жилось спокойно владельцу доходного дома и сразу двух постоялых дворов. Помимо ветхой старенькой гостиницы, целых два постоялых двора были у Свирида Прокофьевича в полном и безраздельном владении. Стены тех постоялых дворов ломились от простого заезжего люда. Но экс-крепостному Барскому этого казалось мало, ему хотелось общаться накоротке со знатью. Словом, не понимал он своего счастья.

Глава 34 Прибытие государева родича

Судьба была к Свириду Молотило неизменно благосклонна, она всегда хотела с ним дружить, предлагала не только дружбу, но и любовь, но он в последнее время перестал отвечать ей взаимностью. С самого начала судьба внушала ему мысль поселиться в Великом Новгороде — ведь имение рыжей барыни находилось под боком, совсем недалече. Великий Новгород — амбициозный и рачительный хозяин. «Древний Ганзеец» Новгород — не легкомысленная, многообещающающая и так мало дающая столица. Рачительный хозяин может одарить кого угодно и чем угодно — был бы «у кого угодно» хотя бы маленький первоначальный капиталец. Так было бы и Свириду Прокофьевичу. Поместил бы новоиспечённый делец-помещик себя в новгородские объятия, устроился бы близ знаменитого кремля, стены которого не слабей московских, так и неприятностей бы не было, жизнь протекала бы спокойно. Поселился бы Свирид Прокофьевич, послушавшись Судьбу, в той неопасной местности, в прекрасной дали от засасывающей воронки, выпивающей все жизненные соки, душу опустошающей, так и был бы счастлив до конца дней своих!

Но не послушался Свирид Прокофьевич доброжелательную долю, понесло его поближе к мнимым прелестям, засмотрелся он на чужую жизнь, позавидовал. Вот уж лет двадцать, как завидовал он чужому пышному и бесконечному, как ему мерещилось, счастью. Какой-нибудь другой город или, скажем, другая столица, не смущали бы его в такой степени, а столица-спрут, построенная на болоте, денно и нощно манила к себе, затягивала, словно бы в трясину! И спасу от этих мыслей не было. Директору казалось, что стоит поселиться хотя бы на петербургской окраине, как дела моментально наладятся. Возмутительнейшее заблуждение.

Петергоф не Великий Новгород, а посему житьё близ царских дач не считалось шибко денежным. Но зато было более или менее спокойным — под прикрытием императорских шпиков. Однако не все, как уже многократно было сказано, способны оценить своего счастья. Вот и Свирид Прокофьевич постоянно сетовал на долю, гневил её, благодетельницу, судьбу свою. Гостиничка-то пустовала, зато постоялые дворы кишели разнообразной челядью, ибо у челяди имелись щедрые хозяева, исправно платившие за постой — не то, что молоденький графишка Пётр Сергеевич! Однако Барский, владелец трёх постоялых заведений, был всё время недоволен и не ведал о своей неправоте. Неправ был хозяин доходного дома и двух постоялых дворов, ох, как неправ!

Санкт-Петербург такое место, где приезжему надолго задержаться невозможно, хоть он тресни, хоть наизнанку вывернись, хоть будь семи пядей во лбу! Хоть с какими бешеными денежками пожалуй, а через пару лет неминуемо разоришься. Поэтому не нужно понапрасну обольщаться насчёт петербургской жизни — чрезвычайно вредное сие заблуждение.

Таким жизненно опасным заблуждением страдали очень многие. Вот и молодой повеса, тот хлыщ, что под именем графа Скобелева поселился в самом дешёвом номере, тоже лез из кожи вон, лишь бы разбогатеть. Тоже, вероятно, спал и видел себя в столице. Дело молодое!

— Надо бы ещё раз проверить документы, — пробормотал Свирид Прокофьевич. — А сейчас хорошо, что он уехал, а то не дал бы написать отчёт.

Бедняга не подозревал, что ему очень скоро, не далее как через сутки, придётся отложить отчёт, едва-едва начавши, и броситься строчить доносы в тайную полицию.

Свирид Прокофьевич не догадывался и о том, что им с молодым графом придётся коротать самые последние дни жизни вместе, идти рука об руку к розовому закату, распивая чаи в одной и той же горнице и с усмешками вспоминая прошлое житьё-бытье. Невероятно, но именно такая доля их обоих поджидала, этих столь разных по возрасту и душевному складу господ!

Однако хозяин доходного дома был не медиум и не волхв, а посему не догадывался о таком грядущем счастье, и мечтать не смел. Покамест он страстно мечтал лишь об одном: чтобы барин не обманул его, чтобы вернулся, как обещал, и расплатился бы за месяц пребывания в номерах, то бишь отдал бы должок, да и наперёд не мешало бы кинуть деньжат — для обоюдного спокойствия.

Вот о чём грезилось Свириду Прокофьевичу, хотя мечтать ему следовало о другом. Мы вечно не о том мечтаем, о чём следовало бы, отсюда и все неприятности, отсюда, например, стремление общаться с беспокойными гостями.