– Тебе не холодно, беглянка?
Что-то тяжелое и теплое укрыло меня сверху. Я приоткрыла один глаз – Венька сидел рядом, обхватив руками колени, а его плащ служил мне покрывалом.
– Не, Вень, так дело не пойдет, – запротестовала я. – А как же ты?
– Да ладно, я привычный, – отмахнулся он. – Я и так могу обойтись. Спи давай.
– Ну уж нетушки, – возмутилась я. – Так дело не пойдет. И вообще, мне холодно, и так не честно. Иди сюда.
– Куда сюда? – не понял Венька, и тогда я, приподняв край плаща, потянула его за руку.
Два раза приглашать не пришлось, Венька мигом вытянулся рядом со мной, так, что я уткнулась лицом ему в грудь, слыша, как гулко и часто стучит Венькино сердце.
39
А потом было утро – наверное, самое лучшее утро в моей (или нашей?) жизни. Оглушительно пели ранние птицы, и еще не видимое солнце озаряло вершины дальних холмов, а промытое вчерашней грозой небо сияло свежестью и тишиной, и пахло это осеннее утро радостной весной. Голова Юльки покоилась на моей правой руке, и рука совсем затекла, и вообще было холодно и сыро, но что всё это значило в сравнении с тем, что мы обрели!
Трогательная и немного смешная – вот она какая была тем утром во сне, моя Юлька, сжавшаяся в комочек под плащом, и будить ее совсем не хотелось… «Заклинаю вас сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно» – я, кажется, тихонько прошептал эти слова… но Юлька очнулась, улыбнулась и тихо сказала… да не помню даже, что. И какая разница, если мы теперь были вместе?
Это утро запомнилось мне навсегда. А все остальное – как-то забылось. Через день мы добрались по суше до Сидона, и по дороге Иттобаал всё расспрашивал меня про подробности этих дневников: с помощью какого заклятья я в тот свой первый приход заставил угаритян принимать глину за серебро? Раз невеста не идет в руки, видимо, решил он, надо хотя бы побольше стратегических секретов выведать у ее спутника.
– Да нет, же, нет, – отвечал я, – просто такие же люди это были, но не мы. Мы смертные. И нет такого заклятья. Просто… ну, просто ему удалось уговорить царя, чтобы глина считалась серебром. В нашем мире тоже так и есть, и тоже бывает, что выпускают слишком много глины, и покупают слишком много домов и вещей, а потом глина падает в цене, и начинается кризис (последнее слово я сказал по-русски).
– От такого кризиса и пал Угарит? – переспросил он с сомнением.
– Не знаю, – отозвался я честно, – но он наверняка помешал Угариту устоять во всех тех бедах, которые пришли на него.
– Кого боги решили погубить, того они погубят, – подвел итог Иттобаал, – и кому суждена какая погибель, того она и постигнет, и даже боги бессильны против судьбы.
– Слабые у вас боги, – не удержался я.
– Разве бывают другие? – удивился он, – разве твой Владыка Небесный не подчиняется общим судьбам?
– Нет, – ответил я.
Но он мне не поверил.
– И ты хочешь сказать, Бен-Ямин, – усмехнулся он, что твой Владыка и тебя может освободить от власти судьбы?
– А вот этого я не знаю, – ответил я честно, – потому что и судьбы своей не знаю. Что будет с нами завтра?
– Завтра мы прибудем в Сидон и сядем на корабль, идущий в Тир.
– А потом?
– А потом, если это угодно богам, прибудем в Тир, и ты раскроешь мне последние тайны Вестников.
– А потом?
– А потом я отправлюсь в Арвад, чтобы пересказать эти Письмена мудрым и понять, как господину моему царю победить своих врагов и упрочить царствие свое.
– Если бы я знал, друг мой, что будет при этом с нами… Это твой мир – а нам нет в нем места.
Иттобаал промолчал.
Так и коротали мы время за богословскими и прочими беседами, а я… я просто ехал рядом с Юлькой и впервые, впервые за все это время не хотелось даже думать и гадать, что ждет нас дальше, найдем мы эту дыру или нет. Мы были вместе, и это было главным.
В Сидоне мы не задержались. Иттобаал прямо в сидонской гавани нашел корабль, идущий еще дальше на юг, в Тир, договорился с корабельщиками об оплате и после ночевки в какой-то грязной портовой таверне мы, даже не заходя в сам город, вышли в новое плавание. В общем-то, в никуда. Иттобаал отправился с нами.
– Окончание той истории – у царя Хирама, – объяснил он, едва мы взошли на борт, – и я хочу его узнать. В Сидоне ничего нет.
– О чем это ты? – переспросил я.
– О Письменах Вестников. Последние Письмена были отправлены в Сидон, а оттуда в Тир, много лет тому назад. Их хранят в сокровищнице царя Хирама, друга моего господина. Там вы прочитаете их Хираму и мне, чтобы знали мы, какие судьбы… как избегнуть зла и достичь блага.
– Иттобаал, – со сомнением покачал я головой, – друг мой, ничего нет такого в этих письменах. Никаких наставлений. Это просто история…
– Деяния мужей древности учат мудрости, – ответил он, – и кто владеет ей, тот сильней покорителя городов.
Где-то я уже это слышал… равно как и имя Хирам. Но какое это имело значение! Тир так Тир, не хуже и не лучше любого другого города этого мира. И чем дальше от Арвада, тем лучше.
Уже следующим утром мы ступали по узким улочкам Тира, направляясь из Сидонской гавани (была еще и другая, Египетская) к центру города. До чего похожи были друг на друга все эти города! Заполненные народом площади и узкие проулочки, где двоим трудно разойтись, глухие каменные стены, запахи жареного мяса и специй, и помоев, хлюпающих прямо под ногами. Важные стражники присели на корточки, отложив тяжелые щиты, и ведут какой-то неторопливый разговор, по очереди прихлебывая дешевое пиво из дешевого глиняного сосуда. Худощавый раб с сединой на висках, в одной набедренной повязке, тащит на согнутой спине какой-то цветастый тюк. Девушка, закутанная по самый подбородок в цветастое покрывало, торопливо семенит по улице в сопровождении грузной и страшной тетки, завернутой в простую мешковину. Двое голых детишек с радостными воплями пускают глиняный черепок по ручейку, текущему к морю – и ручеек явственно припахивает мочой. Жизнь как жизнь.
Но и сюда, за городские стены долетал запах раковин, гниющих прямо на морском берегу. Их были горы и горы, и это были те самые моллюски, из которых, как объяснил нам Иттобаал, тиряне добывали свою пурпурную краску – главный предмет экспорта, основу благосостояния города. Видимо, потому и притерпелись они к этому запаху.
Царский дворец, куда нас доставили в итоге, был, конечно, почище и получше прочих зданий. Мочой пахло только снаружи (канализации тут еще не изобрели), оборванных рабов не было видно – видимо, вся непарадная сторона дворцовой жизни была оттеснена куда-то на задний двор, а нас провели с парадного входа. Даже стражники тут стояли по стойке «вольно», и безо всякого пива.
Но во внутренние покои нас не повели – оставили в небольшой комнатке у самого входа, куда рабыни тут же подали разбавленное вино, фрукты, сыр и какие-то сладковатые лепешки в качестве закусок. Королевский завтрак, так сказать.
Примерно через полчаса ожидания в комнату вошел знатный вельможа – это было видно по одежде и обращению окружающих – в сопровождении трех слуг рангом пониже. После кратких взаимных приветствий он присел к столу, но сам не притронулся к закускам, и завел с Иттобаалом вечный этот их разговор о здоровье его господина, и своего господина, и его жен, и его детей, и его верблюдов, баранов и ослов – а затем и о здоровье баранов самого Иттобаала. Всё, как обычно. Еще через полчаса таких переговоров (по счастью, у нас с Юлькой баранов не было, так что и обсуждать было нечего) он протянул нам измятые листки.
– О, Юль, это по твоей части, – сказал я, – тут французский.
– Слушай, мне трудно сразу по-ихнему, – отозвалась она.
– Ну давай ты тогда на русский переводи, мне же тоже интересно – а я потом для них по-финикийски истолкую.
Так мы и сделали. Жюли писала:
«Мальчики поговаривают о том, чтобы двинуться на Кипр. Знаю я, откуда ветер дует, опять небось Беновы авантюры. Вот неймется мужику, бла-бла-бла демократия, бла-бла-бла коммерция. А какая нафиг коммерция? Экспроприировать толстопузых и все дела. Говорят, на Кипре какие-то мореплаватели завелись, люди широких взглядов, и со средствами – так почему бы с ними не познакомиться? Если удастся – договориться по-хорошему, если нет – экспроприировать. Революции нужны средства. В конце концов, у нас до сих пор ни станка печатного, ни бумаги человеческой. А много тут прокламаций на глиняных табличках нацарапаешь, как же!