— Тебе ничто не мешает ответить на его чувства? Ты так сказала. Я не ослышался?

— Я так сказала. И в последний раз настоятельно прошу оставить меня одну.

— Ты, правда, хочешь, чтобы я ушел? Маренн, — его рука легла ей на спину, он провел ладонь до талии. Она сбросила его руку.

— Я все сказала. Ты меня знаешь.

— Да, знаю, к сожалению. Что ж, хорошо.

Он вышел. Щелкнул замок. Маренн опустилась на постель, закрыв глаза. Но о сне больше не могло быть и речи.

Она не любила такие разговоры, просто ненавидела. И в Берлине никогда бы не позволила выяснять отношения. Да и он не стал бы вызывать ее на откровенность, зная, что она не постесняется сказать то, что наболело. Но усталость, непрерывные бои сделали свое дело. Ее привычка строго контролировать эмоции, выработанная годами, и его железная выдержка не устояли, дали трещину, и плотину прорвало. Теперь сказано многое из того, чего и не следовало бы говорить. Особенно про Гретель Браун. Да, она слышала обо всем от Евы, порой чувствовала себя больной от ревности, но ведь знала, что там нет ничего серьезного. Зачем же показала, как все это занимает ее? Тем более что к Рауху это вообще не имеет никакого отношения. Да, они оба устали, и не столько от боев, как от самих себя, от собственных характеров, от груза недоразумений и взаимных упреков, который накопился за семь лет. Только от того, что она сейчас наговорила, легче не станет.

Она встала с постели, надела плащ и вышла из комнаты. Спустилась по лестнице вниз, прошла через гостиную. За столом, уставленным бутылками с виски и шнапсом, сидело человек пять офицеров. Они встали, когда она проходила. Еще несколько человек спали, кто на диване, кто в креслах у камина, кто прямо на полу, расстелив плащ. Ни Скорцени, ни Рауха среди них не было.

— Куда вы, фрау, уже поздно? — Цилле спросил обеспокоенно.

— Я выйду на воздух, Йорген, — она заставил себя улыбнуться. — Что-то не спится. Так бывает от усталости.

Рауха она увидела сразу. Он сидел на разбитом стволе дерева, срезанного осколком снаряда, и курил. Отблески луны виднелись на лакированном козырьке фуражки, серебряном погоне, отражались в ярко начищенных сапогах.

Она подошла сзади, положила руку ему на плечо. Фриц прислонился к ее руке прохладной гладкой щекой.

— Приказано всю ночь сидеть на улице? — она даже нашла в себе силы пошутить.

— Нет, — он едва заметно улыбнулся. — Я больше не видел его. Думал, он там, с тобой.

— Нет, он ушел.

Он взглянул на нее. Она не отвела взора, они смотрели друг на друга. Потом Раух заметил, что волосы у нее присыпаны снегом.

— Маренн, ты же простудишься, зачем ты вышла так?

— Если я простужусь, то сама себя и вылечу, — она ответила даже беспечно. — Хотя бы на это я способна.

— Ты способна гораздо на большее.

Он затушил сигарету, встал, снял перчатку с руки, смахнул снег с ее волос.

— Ты способна заставить мечтать даже в такой обстановке, как сейчас.

— Зачем же сопротивляться мечте?

— Фриц, — на крыльце показался Цилле. — Оберштурмбаннфюрер требует, чтобы ты вернулся в дом. Пришло сообщение от Пайпера.

— Что, провалился еще один мост? — Раух обернулся.

— Напротив, они переправились, наконец, — ответил тот.

— Кто бы мог подумать, мы уже не ждали, — Раух усмехнулся и, взяв Маренн за руку, с нежностью сжал ее. — Пошли?

Он не выпускал ее руки, пока они не вошли в гостиную. К Маренн сразу подбежал Айстофель. Радостно уткнулся мордой в колени. Она потрепала его между ушами.

— Ты тоже наелся, дружок? Мне сказали, две миски костей. Тебе не много?

Айстофелю явно было не много — он с удовольствием съел бы еще.

— Раух, подойдите сюда.

Скорцени стоял у стола, бутылки сдвинули, теперь посередине лежала карта. Сбросив плащ, Фриц подошел к офицерам. Маренн же поднялась по лестнице на второй этаж, кликнув Айстофеля с собой — чтоб не мешался.

— Как сообщает Пайпер, — до нее донесся хрипловатый голос Скорцени, — на данный момент дивизия «Лейбштандарт» практически полностью пересекла Амблев. А на левый фланг вышла 9-я танковая дивизия «Хоенштауфен» из состава 2-го танкового корпуса СС. Таким образом, фронт стабилизировался. Оберштурмбаннфюрер с основными силами группы сейчас находится здесь, — он указал на карте. — Это замок Фруад-Кур. Однако запасы топлива в танках очень малы. Оберстгруппенфюрер СС Зепп Дитрих распорядился, чтобы транспортные самолеты совершили вылет в расположение группы «Пайпер», а также нашей группы и группы «Хергет», чтобы доставить грузы. Скорее всего, их сбросят с воздуха. Надо подготовиться к этому. У Ля-Гляйца в районе дислокации группы «Хергет» весь день шел напряженный бой, и сейчас американцы продолжают обстрел. Пайпер предполагает, что с рассветом они атакуют район замка Фруад-Кур и продолжат теснить нас у Ля-Гляйца. Напротив Фруад-Кур сосредоточились наши старые знакомые, оперативная группа «Мак Джордж» и 119-й полк. Транспортные самолеты ориентировочно прилетят в пять утра. Как только мы получим провиант и топливо, нам приказано выдвигаться к Фруад-Кур на соединение с основными частями группы. Вопросы есть?

— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер, — послышался голос Цилле. — Можно ли считать, что наша переброска на противоположный берег Амблева окончательно отменяется?

— Я не могу вам ответить точно, — ответил Скорцени. — Вы знаете стиль приказов нашего командующего обергруппенфюрера Зеппа Дитриха. Вы атакуете справа, вы слева, я буду наблюдать, а там посмотрим. Там посмотрим, можно считать так. Как получится, одним словом. Пайпер формулирует все примерно так же. Это же не в вермахте, где штабами детально прорабатывается каждый вариант на любой случай жизни. У нас все наскоком.

— Так что не исключено, что на противоположном берегу Амблева мы все-таки окажемся? — спросил Цилле.

— Если нас туда вышибут американцы — да.

Маренн вошла в отведенную ей комнату. Фрау Аделаида уже унесла кофейник с остывшим напитком и заботливо заменила его теплым. Маренн сняла салфетку, налила в чашку ароматный напиток, добавила сливки. Отпив несколько глотков, подошла к окну. Работа все еще кипела — машины готовили к утреннему переходу. На лестнице послышались шаги. Маренн сразу узнала — Скорцени. Неужели будет вторая часть, и она не приляжет никогда, до самого рассвета? Через мгновение он открыл дверь. Даже не постучался. А зачем, собственно?

Она молча поставила чашку на комод перед зеркалом, ожидая, что он скажет. Но он, как ни странно, не сказал ничего. Вошел как-то обыденно, как всегда входил в ее спальню в Грюнвальде, где проводил едва ли не каждую ночь. Даже не взглянул на нее — словно ее и не было в комнате. Бросил фуражку и плащ на спинку кресла и, отстегнув ремни, улегся на кровать, аккуратно застеленную фрау Аделаидой. Расстегнул китель. Сказал как-то даже грустно, словно ничего и не произошло.

— Я устал, Мари.

— Нет, я прошу прощения, — Маренн наблюдала за ним с нескрываемым любопытством. — А мне вы прикажете спать на полу, господин оберштурмбаннфюрер? Эта кровать на вас, на одного. А как же я?

— Что ты? — он взглянул поблекшими от усталости глазами. — Иди сюда. Иди, — протянул руку. — Иди ко мне.

— Нет, это невероятно! — Маренн села в кресло напротив. — Он пришел и лег.

— Я пришел к тебе. Куда мне еще идти?

— Ну да, Гретель Браун здесь нет, — она усмехнулась. — Куда еще? Если только к фрау хозяйке, я думаю, она бы не возражала. Это даже смешно. Я вспоминаю свою няню, которая воспитывала меня в детстве. Когда Черчилль привез в первый раз наследника английского престола, за которого меня сватали, она меня наставляла перед встречей. «Вы с ним построже, построже, ваше высочество, много-то не позволяйте. И не глядите, что принц. Мужчины, они уважают, когда им сначала по голове, а потом вроде как и ничего». Сама она замужем никогда не была, но теперь я вижу — она хорошо понимала, как надо. Очень полезно иногда по голове, хотя бы словами, это верно.