Для большинства народа грамотность детей представлялась трудно исполнимой мечтой. Бедные люди хорошо знали, что грамотность не всегда вела к благополучию, но им известно было также, что она не допускала до нищеты.

Уровень образования и сроки обучения определяли, исходя из сугубо практических расчетов: к занятиям какой профессией предназначали ребенка, как скоро рассчитывали получить его помощь, сколь долго могли платить за его обучение.

Когда Михаил Пселл достиг пяти лет, семейный совет решил дать ему лишь начальное образование, а затем обучать ремеслу. Дело поправили мольбы грамотной матери Пселла Феодоты, заметившей незаурядные способности сына.

Простые люди иногда полагали, что обучение музыке и пению важнее обучения грамоте, так как участие в хоре какой-либо церкви города или даже дворца сулило приличное вознаграждение. Многие еретики выступали вообще против обучения грамоте — они называли грамотеев «фарисеями» и избегали их.

Но такое отношение к грамотности — редкость. Оно было следствием либо жизненных неудач (грамотность не помогла), либо озлобления угнетенных против чиновников, которые использовали свою грамотность как орудие произвола и насилия.

Впрочем, даже философ начала XIV века Иосиф Ракендит, сам вышедший из бедной семьи, полагал, что простым людям, занятым физическим трудом, изучать науки не только не надо, но и вредно: так вреден огонь для стоящего к нему слишком близко.

Другой писатель — Михаил Аплухир вложил в уста некоего ритора монолог о том, что нет проку от наук: каменотес, грубый сапожник и торгаш, не могущий связать двух слов, живут, не ведая нужды, а ученый мудрец — в нищете, так как ум на рынке не продашь.

Таких жалоб ученых людей на свою участь сохранилось немало, но несравненно больше принадлежащих им же подлинных панегириков образованию и наукам.

Тот же Ракендит, уроженец Итаки, ушел пешком, «одетый в рубище», чтобы пополнить образование у эрудитов столицы.

На положении ученых людей в обществе и на судьбах образования обычно серьезно отражалось отношение к грамотности и образованности правящего василевса. Одним это отношение было при Ираклии, который нередко использовал книги как орудие для избиения провинившегося сановника, другим — при Льве VI и Константине VII, которые не только читали книги, но и с охотой сочиняли их сами.

Вскоре после Константина VII наступил, видимо, упадок образованности в империи.

Получить хотя бы начальное образование в Византии (научиться читать, считать, немного писать и разбираться в псалтири) было непросто во все времена. Безграмотность в византийской деревне была преобладающей. Немало неграмотных имелось и в городах, встречались они даже среди сановников и полководцев, вышедших из низов и не обучившихся грамоте в детстве. Сохранились документы, под которыми вместо подписи видного представителя власти стоит крест.

Прежние начальные школы, содержавшиеся в эллинистическую эпоху в городах и крупных селениях на общественный счет, давно исчезли. Дети из состоятельных и знатных семей получали начальное образование, как упоминалось, преимущественно дома, у наемных воспитателей. Публичные школы были в основном платными и частными.

Обучение детей при церквах и монастырях осуществлялось клириками и монахами и имело целью подготовку кадров низшего духовенства лишь для собственного учреждения.

Государственных школ было мало.

Обучение элементарной грамотности начиналось обычно с пяти-семи лет. Широко было распространено убеждение, что для успехов в учебе недостаточно прилежания и способностей — необходима также помощь господня, которую усердно испрашивали.

Восхищаясь познаниями Пселла, Анна Комнина пишет, что он достиг вершин науки благодаря не только природному уму, талантам и упорству, но и молитвам матери, которая, не смыкая глаз, стояла на коленях перед образом богоматери в храме Кира.

Высшее образование было уделом главным образом представителей знатных и богатых слоев общества. В понятие высшего образования включалось овладение философией, которая делилась на философию теоретическую и философию практическую.

К первой относили богословие, астрономию, геометрию, арифметику, медицину, музыку; ко второй — этику, политику, историю, риторику, юриспруденцию.

Но деление было нечетким: под философией все чаще понимали собственно богословие, выделяя его из всех прочих наук.

Приобрести познания в этих науках самостоятельно можно было только при исключительных благоприятных условиях. Первейшее из этих условий — наличие необходимых книг. Они были дороги в те времена. Редкая бедная семья оказывалась в состоянии приобрести несколько книг.

Петр Сицилиец сообщает, что некий диакон, возвращаясь из плена, остановился на отдых в деревушке и сумел щедро расплатиться с гостеприимными хозяевами: он отдал им евангелие и апостол, которые ему удалось сохранить. Малоазийский землевладелец Евстафий Воила, завещав свою библиотеку церкви (в ней имелись книги и светского содержания), оговорил в документе право дочерей пользоваться этой библиотекой и впредь.

Книги, особенно церковные, постоянно упоминаются в церковных описях в числе наиболее ценных предметов.

Образованные люди обменивались книгами: пересылали их для чтения или для кодирования порой из одного конца империи в другой. В городе закон предусматривал условия аренды целой библиотеки. Образованный византиец не разлучался с книгой.

Патриарху Николаю в ссылке страдания и лишения казались невыносимыми именно потому, что император приказал не давать ему книг, а стражниками поставить неграмотных воинов, «неспособных утешить».

Книга писалась преимущественно на дорогом пергаменте, украшалась миниатюрами, переплеталась в кожу. Иногда к переплету крепили золотые или серебряные пластины, усыпанные драгоценными камнями и покрытые художественной чеканкой.

Позже появились книги на дешевой бумаге и скромно переплетенные, но они также дорого стоили, так как переписка требовала кропотливого труда. В житии Власия прославляется труд монаха-переписчика: он годами, изо дня в день переписывая книги, принимал пищу только в сумерках, когда уже нельзя было разобрать букв. Переписывал книги и патриарх Евфимий, и сам император Лев VI, подаривший владыке переписанную им самим и богато украшенную книгу.

Получить высшее образование в провинции можно было у некоторых высокообразованных епископов и митрополитов, по собственному почину обучавших молодых людей, которые избрали духовную карьеру.

Но подлинным средоточием наук оставался Константинополь, куда устремлялось юношество, уходя из отчего дома или тайком, вопреки воле родителей, или открыто, с их благословения. Многие из этих юношей — искателей знаний — устраивались в доме ученого, слушали его лекции и в свою очередь передавали свои познания детям и внукам хозяина.

Были ли в Византии, хотя бы в столице, до XI века высшие государственные учебные заведения, неизвестно. Лишь при Константине IX по специальному указу василевса были созданы высшие школы (или одна, делившаяся на два факультета: философский и юридический). Пселл в этой школе преподавал философию, а его друг Константин Лихуд, крупный юрист, затем патриарх,— юриспруденцию.

Изучали воспитанники школы почти исключительно греческую науку, но юристам было предписано вновь, как несколько веков назад, овладевать основательно забытой в империи латынью.

Факультеты дробились на более мелкие подразделения, возглавлявшиеся одним из преподавателей. Особо отличившийся студент становился помощником преподавателя, а затем — по одобрении советом преподавателей — учителем в своем отделении. Акт этот утверждался самим василевсом.

Образованные византийцы гордились своими познаниями. Они не упускали случая отметить, что тот или иной сановник, а то и философ, воспитавшиеся в деревне, так и не избавились от диалектизмов, что облик «деревенского невежды» — по-прежнему проглядывает в его осанке, походке и повадках. Так философ Иоанн Итал, по словам Анны, «съедал» слоги и окончания, был груб, вспыльчив, нечетко выражал мысль, прибегал к жестикуляции, в спорах доходил до рукоприкладства, хотя потом плакал и каялся.