Грашо рассматривал его иронически и оценивающе.

— И все-таки вам придется выбирать ту или другую сторону, — заметил он тихо.

— Нечто подобное я уже слышал от одного местного радикала, — небрежно бросил инженер и так же небрежно махнул рукой, одновременно прощаясь и отмахиваясь от глупости последнего замечания. Грашо стоял на месте и щурился, давая понять, что может позволить себе снисходительность.

— Я видел, что приехала ваша очаровательная супруга, — как-то хрипло и торопливо крикнул он вслед инженеру, словно посылая ему в спину запоздавшую стрелу. — Как она выдерживает в этом нашем курятнике? Что поделаешь, приходится иногда поступаться комфортом!

В какое-то мгновение у инженера, вероятно, и мелькнула мысль, что Грашо обиделся, не встретив с его стороны благодарности за предупреждение, которое ему было сделано, так сказать, ante factum[10], но тут же перестал об этом думать и вскоре совсем забыл. На излишнюю чувствительность начальства лучше не обращать внимания, поскольку все равно никогда не сможешь ее до конца удовлетворить.

Но уже на следующий день он должен был задать себе вопрос, не окрасил ли этот маленький инцидент (а это что, инцидент?) начало их взаимоотношений в особый тон. Он целый день провел на стройке, лишь несколько раз отлучаясь на минутку, чтобы узнать, встала ли Магда, как позавтракала и не слишком ли скучает. Он испытывал особое чувство ответственности за «свой городок» прежде всего перед ней.

К старому причалу, едва не сев на мель, подошел тяжелый сухогруз со строительными материалами и оборудованием для подводных работ. Поскольку причалить он смог только носом, инженер, используя береговую тягу, пытался сымпровизировать разгрузочную конструкцию.

— Вы мне оплатите горючее, — кричал капитан, — я не имею права три дня держать судно на холостом ходу! Достаточно слабого ветерка с моря, и все пойдет к чертовой матери! Вы мне заплатите за судно!

Препираясь с механиками, которые делали вид, что никак не возьмут в толк, чего он от них хочет, и бездеятельно стояли, переругиваясь и почесывая в голове Слободан каким-то боковым зрением заметил Грашо издали наблюдавшего за происходящим со своей обычной кривой усмешкой. Несмотря на жару, он был в том же, как и вчера, городском костюме неопределенного цвета и фасона и в серой сорочке без галстука. На голове его нелепо поблескивал чистотой новый защитный шлем. Инженер подошел к нему.

— Что это вы такое на себя напялили? — спросил он, добродушно улыбаясь в знак примирения.

— Следую инструкции, — бесцветно ответил Грашо. Потом, рисуя что-то носком ботинка по дорожной пыли, добавил: — Я хотел напомнить вам, чтобы сразу же по окончании смены зашли ко мне в канцелярию, есть небольшой разговор.

— А в чем дело? — спросил Слободан. Во всем, что произносил этот человек, слышалась какая-то завуалированная угроза.

— Да так, мелочь, — сказал Грашо, — приходите.

— Вы же знаете, ко мне приехала жена, — сказал Слободан. — Всего на три дня, и мне не хотелось бы, если, конечно, время терпит…

Грашо сделал вид, будто ничего не расслышал, занятый своим ботинком и узорами на пыли. Потом поднял глаза, посмотрел на судно, которое было больше всей мурвицкой гавани.

— Придется немало попотеть, пока разгрузите эту скотину, — сказал он. — Значит, жду вас в три.

Ровно в три часа, в самый разгар жары, голодный, измотанный Слободан, нервничая из-за Магды, поднялся наверх в канцелярию Дирекции, разместившейся в старой школе. Служащие уже разошлись. Только холодный, непроницаемый Грашо сидел в своем кабинете с таким видом, словно он сидит на этом месте уже целую вечность и занимается только тем, что ждет инженера.

— Тут действительно всего прохладнее, — сказал он. — В такую жару нет ничего лучше этих толстых еще австро-венгерских стен.

— Итальянских, — коротко заметил Слободан.

— Итальянских, — старательно повторил Грашо, обмеривая его с ног до головы. — Дело вот в чем. Наши правовые органы сообщили мне действующие у нас законы по откупу земли.

— И? — сказал инженер. «Боже мой, вот гнида, — подумал он, — вызвать в такое время из-за какого-то откупа».

— В городке явное недовольство. Не знаю — отдельные ли это граждане или тут коллективная, имею в виду — организованная — акция, вникать не хочу.

— Вы и правда думаете — организованная?

— Я уже сказал, — Грашо чуть-чуть повысил голос, — я в это вникать не хочу. Но многие жители на ключевых для нас участках категорически отказываются продавать землю. А до пятнадцатого текущего месяца вся юридическая ситуация с землевладением должна быть абсолютно ясной, от нее зависит следующая фаза строительства. — Инженер пожал плечами:

— А что я могу? Это не в моей компетенции.

Грашо кисло усмехнулся.

— Некоторые товарищи рекомендуют предпринять нажим, — сказал он. — Я так не думаю. Я считаю, что людей надо убеждать. Воздействовать политически. В Мурвице следует развивать новый тип сознательности, надо готовить людей спокойно воспринимать перемены их патриархального уклада жизни.

«Боже мой, — думал инженер, — долго ли он еще намерен пережевывать эту жвачку?»

— Но чтобы люди на это пошли, мы первые должны им показать пример. Я вот установил, — Грашо начал перекладывать на столе бумаги, будто не мог без них сказать, что он установил, — я установил, что вы, как старый мурвичанин, имеете здесь дом. И немного земли.

— Точно, — сказал инженер, вдруг проснувшись.

— Мы хотим ее у вас откупить.

Инженер был ошеломлен.

— Но послушайте, — пробормотал он. — Почему? Эта земля вообще не входит в проект. Мой участок почти за городом, а дорога идет совсем с другой стороны…

— В дальнейшем, — мечтательно произнес Грашо, — когда здесь вырастет город, вашу землю и так застроят. Для города потребуется большая площадь. Ну а в настоящее время кто может знать, потребуется ли она предприятию сейчас или позже. Если, конечно, вы сами не раструбите. А вы, конечно, этого делать не станете, потому что вам не безразлична судьба родного местечка. Вы просто скажете людям: видите, я пожертвовал собственным домом в интересах общего дела. И мы скажем — вот видите, люди, и товарищ инженер отказался от дома.

— И думаете, все тут же бросятся продавать свои наделы? — спросил инженер.

— Может, да, может, нет, — сказал Грашо. — Наше дело — попробовать. Я это называю политическим воздействием. Я уверен, что вы меня понимаете.

Слободан встал — весь в пыли, сбитый с толку.

— Впрочем, — сказал Грашо, тоже вставая и явно в лучшем настроении, будто беседа увенчалась успехом. — Я уже говорил об этом с товарищами. Учитывая ситуацию, мы пришли к выводу, что вы должны за свой дом получить в три раза больше предусмотренного потолка откупных цен. Об этом, само собой разумеется, также не следуете трубить, но мы полагаем, что так будет по-людски.

— Не упусти случай, — сказала Магда, укладывая чемодан. — Нелегко нам было этого добиться, будь разумным!

Слободану совсем не нравилось множественное число. Не нравилось и то, что Магда уезжает так быстро. Не то чтоб он очень нуждался в ней как в женщине. Но все происходящее Магда воспринимала как-то отвлеченно, слишком по-деловому, будто она не понимает, что для него это очень важно, для него, может быть, это главное жизненное испытание; и вопрос не просто в карьере, здесь… вся его душа. Да, душа. Человек на многое способен ради души.

— Как это надо понимать? — спросил он неопределенно, думая о множественном числе. Произнеси он слово «душа» — она рассмеялась бы ему прямо в лицо.

— Я имею в виду, что ты способен снова на все наплевать, выкинуть очередное коленце и в самую критическую минуту втемяшить себе в башку какую-нибудь новую дурацкую идею. Вот как это надо понимать. Какой-нибудь новый столярный подвиг. Или просто бросишь все из-за какой-нибудь глупости. Что касается меня, то я для нашего дела предприму в Загребе все что смогу. А ты тут смотри не подведи! И продай им этот дом! Выбрось из головы все эти разговоры о чести и разные ложные сантименты. Я тебя знаю как облупленного!