Неужели она считает, бушевало все у него внутри, что мой энтузиазм, моя увлеченность стройкой — ненастоящие, неискренние! Она думает, меня надо подгонять, надо мне о чем-то напоминать, будто посылает меня в магазин за спичками! Разве таким образом должна она принимать участие в моей мечте, к тому же она уверена, что уже участвовала, что уже «добивалась» ее осуществления, используя неизвестно какие таинственные каналы! Что такое для «нашего дела» собирается она «предпринимать» в Загребе? И что это вообще за «наше дело»? Как она все легко и эгоистично готова себе «присвоить» — а гавань вовсе не «наша», и уж если говорить по существу, то не гавань принадлежит мне, а я — гавани, мы все — ее, ей принадлежим и душой и телом, и тебе, Магда, следовало бы просто находиться сейчас рядом со мной.

Чувство оскорбления за гавань свидетельствовало скорее о романтической патетике новообретенной Слободаном веры, чем о его наивности. Ему были хорошо известны ползавшие по Загребу слухи о том, что своим продвижением по службе он в значительной мере обязан Магде. Грубо говоря, она, мол, знает, с кем и когда надо переспать. Ее часто называли любовницей то одного, то другого. Слободана это не очень волновало. Он вообще не мог себе представить Магду в роли любовницы — сама мысль об этом вызвала у него лишь улыбку, никак не ревность! Чепуха! Магда типичная жена!

Он был у Магды третьим мужем, и сразу же между ними как людьми с прошлым установился обычай не расспрашивать друг друга об их отношениях с третьими лицами. Кроме того, побывав дважды замужем, Магда знала в Загребе всех и каждого, знакомые ее обнаруживались в самых неожиданных местах и принадлежали к самым различным кругам. По своей натуре Магда была, что называется, пробивной — агрессивная, общительная и очень активная. У Слободана не возникало никаких проблем, когда требовалось установить необходимые связи, попасть к известному врачу, занять денег, решить жилищный вопрос или вообще заручиться чьим-то содействием.

Может, именно поэтому он никогда жену ни о чем особенно не расспрашивал — так ему было легче пользоваться ее услугами.

После пятнадцати лет, проведенных в браке, он, однако, не раз спрашивал себя, что же все-таки заставило их пожениться. Может быть, в то время он нуждался именно в такой женщине, опытной, надежной, освободившей его от всех забот, а она, вероятно, своим безошибочным инстинктом искала как раз такого мужчину с потенциальными возможностями, общественными и материальными, которого можно обводить вокруг пальца, но при случае и запустить в свет, как создание рук своих.

Магда происходила из темного царства загребских окраин, имела за спиной два неудачных замужества и не питала уже никаких романтических иллюзий. Ясно для нее было одно: никогда не возвращаться назад, в ту жизнь, которую она вела до своего социального «взлета». Он не мог понять ни ее амбициозности, ни формы, в которой та проявлялась, но в чем-то ее устраивал: он мог продвигаться по службе.

Магда обладала тощим и мускулистым, на первый взгляд очень подвижным, а по сути дела, просто энергичным телом, которое привлекает к себе определенный тип мужчин; Слободан был не из их числа, ее внешность не вызывала в нем особого возбуждения, да и сама Магда не очень старалась пробудить в нем подобные эмоции. С самого начала их знакомства она лишь тактически расчетливо, с умеренностью подпускала его к себе, мало что давая сама. Если Магда мне с кем-нибудь и изменяла, думал он, она делала это так же продуманно, профессионально и холодно — точно, как по учебнику; а «наше дело» от этого только выигрывало.

Надо сказать, Слободан не выглядел неудовлетворенным своим браком; да и сам не считал его неудачным. Если иногда и посасывал его душу некий червь, то это всегда можно было приписать другим обстоятельствам, а не интимной стороне жизни: в молодости он слишком был увлечен учебой и опьянен мечтой о будущем, у него недоставало времени на развлечения и уж тем более на романтическую страсть; позднее, разочаровавшись в службе, угнетенный общим застоем, потерей перспектив и собственными годами, он просто избегал неудобств, которые повлекли бы за собой связи с другими женщинами, да, собственно, у него и нечего было им предложить. Магда была его тихой заводью, женой, секретарем и советчиком — совмещала все в одном лице.

Она вела его финансовые, гражданские и общественные дела — от стирки грязного белья до заполнения платежных квитанций. Она определяла, на какую работу ему следует согласиться, а от какой отказаться. Она устанавливала, во сколько надо ложиться и когда вставать. У нее всегда перед глазами стояла определенная ближайшая цель, известная только ей. От него она требовала лишь небольшого, минимального усилия для осуществления этой ближайшей цели, шла ли речь о покупке мебели или о приглашении на ужин людей, которые могут пригодиться.

Когда, спустя год-другой после свадьбы, выяснилось, что инженер практически растерял всех своих друзей и знакомых, с которыми вместе учился, играл в шахматы или просто беседовал в кафанах, он попробовал объяснить себе, что произошло: или его компания распалась сама по себе — сказались возраст и несходство занятий, — или всех их систематически и безжалостно разогнала Магда как бесполезный для дома балласт.

Так или иначе, но вскоре он оказался в окружении мужчин, которые ему не нравились, но почему-то были нужны, скучных снобистских женщин, которые могли, однако, повлиять на то или другое. Все это были лица, задействованные в данном очередном дельце, которое именно с «их» помощью в данный момент проворачивалось. По сути дела, они уже не просто жили, а все время что-то «обтяпывали».

С переменой цели менялись и собиравшееся у них по вечерам общество или дома, которые они сами посещали, в первое время прихватывая с собой для подарка фляги деревенского натурального вина, а потом уж бутылки французского коньяка и пачки дорогих сигар, приобретаемых на аэродроме, в зоне беспошлинной торговли. И они уже явно преуспевали. К ним стали приходить все более важные и все более скучные гости. Иногда, не выдержав, Слободан предоставлял их в полное распоряжение Магды, а сам удалялся в свой дворовый сарайчик. Она оправдывалась перед гостями странным его хобби и объясняла, безнадежно махнув рукой, — такой уж, мол, он уродился.

Покинутый друзьями, Слободан попадал во все большую зависимость от Магды. Его охватывал ужас при мысли об одинокой старости. Он боялся, что она бросит его, если он не оправдает ее ожиданий. Поэтому принялся особенно рьяно исполнять все ее указания, торчал возле людей, которых она называла, и свои успехи по службе бросал к ее ногам, как подстреленных на охоте зайцев.

Даже теперь, когда он все уже давно понял, временами возникал какой-то тупой укол былого страха: что, как она просто возьмет и уедет в Загреб; если все здесь провалится, а ее рядом с ним не будет? Агорафобия, с которой он уже вроде бы свыкся, постоянно подстерегала его.

— Может, не стоит тебе ехать в Загреб, — хрипло произнес он, сам себя ненавидя за проступившую в голосе слабость.

— Там я тебе принесу больше пользы, чем здесь, — сказала она, аккуратно укладывая белье. — Чтоб никто тебе не нагадил за спиной. К тому же ты должен понять, каково мне здесь.

Он это понимал. Когда два дня назад она приехала, расфуфыренная так, словно собралась в Ниццу, она была готова ко всему, кроме, вероятно, Мурвицы. Неизвестно, как долго она намеревалась здесь прожить, но первое, что сказала, увидев едкую пыль, которая со стройки проникла и в Катинины комнаты и пропитала все поры груботканого постельного белья, было следующее:

— Боже, какая же здесь грязища! И как можно пользоваться такой уборной. Тут просто умрешь от запора! А эти мрачные рожи! Сохрани господи! Шкафы провоняли этим… как это здесь называют…

— Фрешкином[11], — сказал Слободан.

Свои брачные обязанности они исполнили наспех, словно их подгоняли срочные дела; ему показалось, что она даже слишком поспешила, хотя у нее это вообще было трудно понять. Когда он спросил об этом, она спокойно ответила: «Еще что выдумал» — и деловито продолжала укладывать вещи, которые за два дня почти и не вынимала из чемодана.