В Москве, на вокзале, его встречали главы различных литературных школ, в окружении многочисленных представителей элиты, а также молодых литераторов и художников, жаждущих воздать почести своему кумиру. Бальмонта засыпали цветами, ему рукоплескали, в его честь устроили шумную овацию. Но будучи человеком скромным, этот большой поэт был так взволнован доказательствами всеобщей любви, что было заметно, каких усилий стоит ему сдерживать слезы.

К нему приближаются и начинают речь: «Семь лет отсутствия…» Вмешивается полицейский чин, корректный, но непреклонный: «Выступления и публичные собрания запрещены». Кто-то протестует. Офицер, сам испытывающий неловкость от своей роли, добавляет: «У меня распоряжение… Я не имею права наблюдать, как…» — «Тогда наблюдайте лучше за движением автомобилей!» — иронизирует какая-то дама. Он снисходительно отворачивается: это тут же используют для импровизированного чтения стихов:

Подают автомобиль, и толпа на улице растет как снежный ком. Лирического изгнанника настойчиво просят подарить на память цветок. Поэт улыбается и бросает окружающим цветы, которые те выхватывают друг у друга из рук. Снова крики «ура!», снова овации, и вот автомобиль трогается с места и солнечным весенним утром под воскресный благовест мчится по городу в сердце России, окруженный сотней тысяч золотых куполов.

Следующая неделя проходит в собраниях, празднествах, торжественных встречах; что ни день приходят телеграммы и письма с приветствиями возвратившемуся поэту.

Однако, принимая все эти почести, Бальмонт не забыл Францию и французских друзей — он говорил о них уже в первых интервью и называл среди них самых близких: Рене Гиля[236], который перевел Бальмонта на французский язык,[237] и Поля Фора, стихи которого он сам переводил в начале своего творческого пути и чьи новые произведения переводит по сей день[238].

В России у всех на устах братская дружба, которая связывает Бальмонта и «Короля поэтов». К тому же и тот и другой дебютировали в литературе в один и тот же год[239].

ФРАНСИС КАРКО[240]

© Перевод М. Яснов

Франсис Карко[241] — молодой писатель; он любит изображать изящный цинизм, но в глубине души очень чист и скромен.

Это великий труженик, у которого еще хватает времени ночи напролет бродить с г-ном Луи де Гонзагом Фриком[242]. Так, во время ночных прогулок он возродил в своих стихах тему курительной трубки, дорогую поэтам-фэнтезистам XIX века[243].

Г-н Карко замечательно изображает Майоля[244]; впрочем, к тому же он великолепно поет всякие песенки и очаровательно танцует.

Он очень организованный, дома у него чистота, и каждый раз, публикуя новую книгу, он рассылает ее во все газеты и журналы.

Для женской публики г-н Карко олицетворяет идеал современного молодого человека: он невысок, худощав, бледен, а улыбка его такова, что кажется, сейчас он произнесет эпиграмму, но вместо этого производит на свет мадригал, ибо с удовольствием отдается нежному жанру. Главными его друзьями считаются или считались прежде гг. Газаньон, Жан Пеллерен[245], Тристан Дерем, Л. де Г. Фрик, Клодьен и др.

Некоторые пороки, каковым он тайком предается, окружены ореолом святости, но на ней лучше не настаивать.

Он предпочитает итальянские рестораны, в частности, один такой на улице Мартир, где его можно встретить с гг. Марио Менье и Марком Брезилем[246]. Там эти господа остроумно беседуют об искусстве и литературе.

Еще г-н Карко часто посещает цирк Медрано; он так любит клоунов, что в конце концов и сам стал немного походить на них своей бледностью и прической.

Он ценит простую и жестокую литературу и ищет живописную сторону в реальности, существующей вокруг него.

С г-ном Мак-Орланом[247], автором только что появившегося «Желтого смеха», он разделяет особенную любовь к песням Иностранного легиона.

Франсис Карко родился в Нумеа в 1886 году. Первые сильные впечатления его детства относятся к канакам. Он очень хорошо помнит этих негров с асимметричными головами, сплющенными черепами, взъерошенными волосами и налитыми кровью глазами. Он вспоминает о popinées, или канакских женщинах, чьи животы выглядят как многочисленные параллельные линии, а кожа свисает, словно передник. Он вспоминает о чудесных раскрашенных богах Новой Каледонии, о выразительных скульптурах, выполненных с таким чувственным искусством, что они поражают нас и наполняют восхищением, отчего и сегодня мы ищем их с эстетической страстью, подобной той, с какой ученые роют эллинскую землю в надежде обнаружить в ней фрагменты античных богов. В его воспоминаниях возникают то негр Аронда, танцевавший в солнечной тени, то сражения, которые порой устраивали прямо в городе Нумеа независимые и враждующие племена канаков.

Однажды маленький Карко шел в школу. Вдруг разгорелся подобный бой. В домах закрылись окна и двери, европейцы окопались, чтобы предоставить полную свободу отважным воинам, а те надвигались друг на друга, вооруженные tanico, палицами с птичьими клювами, тонкими и гибкими дротиками и рогатками.

Ребенок, несущий в руке корзинку со своим школьным завтраком, едва успел спрятаться у бакалейщика, где провел три дня, после чего, когда канаки убрались, вернулся домой все с той же корзинкой, по-прежнему полной еды, к которой он так и не притронулся…

Однажды юный Карко сел на корабль и отправился в Испанию. Он видел сиднейскую птицу без крыла, и каждое утро его каюту навещала одна и та же летучая рыба.

В Марселе ему подарили обезьянку, которая через год умерла в Ницце от холода.

Затем был лицей в Ницце, по виду напоминающий старинный монастырь. Из ворот можно было взбежать на мост над рекой Пайон, чтобы поглазеть на акробатов и борцов, устраивавших представления в своих балаганах на противоположном берегу.

Пожив в Шатийон-сюр-Сен возле Дижона, на родине Дезире Низара[248], юный Франсис Карко прибился к кафешантану. Он исполнял песни Майоля. Так он оказался в кафешантанах Тулузы и Марселя. В армии он служил в Гренобле, затем в Бриансоне. К этому времени он уже писал стихи, и следует отметить, что во время пребывания в Руэрге его первые стихотворения правил г-н де Помероль[249]. Во время военной службы, когда Карко зарабатывал погоны капрала, он продолжал сочинять стихи; но поскольку у него никогда не было времени их записывать, он, чтобы не забыть, ограничивался тремя строфами.

Именно в полку он повстречал Жана Пеллерена, написавшего о нем стихотворение. Вот его начало:

Потом молодой поэт приезжает в Париж. Здесь он посещает бары, заглядывает в «Проворный кролик» и на аперитив в «Мулен Руж». Но чаще всего его можно было встретить в «Проворном кролике». Там он все так же пел песни из репертуара Майоля, песни Иностранного легиона, читал собственные стихи. Там его прозвали «Золотой петух». После короткого перехода в «Бель Эдисьон»[250] он вместе с Максом Режисом[251] отправляется в Ниццу, где входит в «Ла Гранд Франс», которую нельзя путать с «Ла Гранд Франс»[252] Мариюса-Ари Леблона[253], где я сам в 1901 году публиковал свои первые стихи.