— Но ведь вы тем и занимались всю жизнь, что приумножали познания, — заметил Клюев.

— Ох, не знаю. удалось ли мне что... Я ведь по специальности психолог. Специализация у меня такая в философии, то есть. У меня степень доктора наук. Сами понимаете, в какие времена приходилось мне заниматься своим делом — не размахнешься особо с настоящей наукой, все заидеологизировано было до абсурда. А теперь вроде бы моя наука вообще никому не нужна. Вот вам и скорбь... Да, о Марине. Ей просто надо было выговориться — не то чтобы «пересадить своих обезьян на плечи другому», нет, но просто разрядиться. Экстрасенс, прорицатель — это такие же способности, как, например, способности к музыке или стихосложению. А человек всегда остается человеком — со всеми своими фобиями, комплексами, со всем несовершенством. Укладывая пациента на кушетку, психотерапевт укладывает вместе с. ним крокодила и лошадь — это не я сказал, это Кестнер сказал, который «Слепящую тьму» написал и который утверждал, что человек слишком быстро поднялся по ступеням эволюции.

Но Марина никогда не надоедала подробностями. Более того, она даже скрывала детали, не говоря уже об упоминании личности своего клиента — или пациента, не знаю, какое определение больше подходит. Такая форма изложения понятна: ведь рассказать все, все подробности, равнозначно, по-моему, нарушению тайны исповеди. Да, и вот она мне выдавала нечто вроде рассказов-загадок. Этакая схема с обозначением персонажей А, Б, X,Y, да еще и с закодированными связями и отношениями между ними.

— И в самое последнее время она вам рассказывала эти рассказы-загадки? Я имею в виду — вот на этой неделе? — осторожно, словно боясь спугнуть неспешное стариковское бормотание, а вместе с ним и удачу, спросил Бирюков.

— Да, и это относилось к тому делу, о котором Марина сожалела. Тут она мне вообще какую-то шараду выдала, — Богданов слабо улыбнулся и покачал головой. — Она сказала: «Сестры-матeри, или тайна, всплывшая через два десятилетия. Доставит ли встреча радость, если у одной постоянная боль, другой лучше бы и не знать обо всем, а третьей уже нет?»

— И в самом деле, — согласился Бирюков, — есть во всем этом нечто конан-дойловское, вроде «Тайны пляшущих человечков», а вместе с тем и зловещее.

— Вот-вот, — подхватил Богданов. — Вы абсолютно точно определили: зловещее. Я, знаете ли, человек не очень впечатлительный, но у меня мороз по коже прошел, когда я это услышал.

Ненашев, вошедший в подъезд дома, где жил Богданов, вместе с Бирюковым и Клюевым, тут же и вышел, не заходя в квартиру. Причем вышел он довольно оригинальным образом: поднялся вверх до площадки последнего, девятого этажа, затем попал через люк на чердак, прошел по чердаку до такого же люка, но сверху последнего, четвертого подъезда, спустился, рискуя быть причисленным к «домушникам», на лестничную клетку и быстро спустился по лестнице вниз.

Но на выходе из подъезда на улицу он уже совсем не торопился — наоборот, постоял в створе двери, оглядывая двор и подходы к нему, и только потом, крадучись, последовал за угол стального гаража, выкрашенного в ядовито-зеленый цвет, и замер, время от времени выглядывая оттуда.

Результатами своих наблюдений он, похоже остался доволен, потому что многозначительно ухмыльнулся и несколько раз кивнул. После этого он незаметно перебежал от своего укрытия к телефону-автомату и быстро с кем-то переговорил. Вернувшись обратно, он подождал, когда из крайнего подъезда станут выходить Бирюков и Клюев. Во время их выхода Ненашев весь превратился в напряженное внимание, словно охотничья собака, сделавшая стойку. И только когда его друзья удалились от дома метров на сто, он не спеша, уже не скрываясь, последовал за ними.

Бирюков подошел к телефону-автомату, и двое парней на противоположной стороне улицы остановились, время от времени украдкой поглядывая на него. Ненашев тоже наблюдал — естественно, за парнями, которых интересовали Бирюков и Клюев. Именно эта пара крутилась у подъезда, в который вошли «инвересковцы».

Таким образом, Ненашев сейчас играл в одну из любимых своих игр под названием «Наблюдение за наблюдателем». И он знал, что нужно постоянно проверяться для того, чтобы оставаться последним в этой цепочке, но не предпоследним. Судя по всему, пока что это ему удавалось.

Вот Бирюков отошел от телефона-автомата, присоединился к Клюеву, скучающему у афишно-рекламного стенда, оклеенного броскими объявлениями. Потом они вместе направились к остановке троллейбуса. За ними на небольшом отдалении проследовали и двое парней, а когда подошел троллейбус, соглядатаи резво впрыгнули в него вслед за поднадзорными.

Ненашев не мог позволить себе такой роскоши — ездить в переполненном троллейбусе, в котором что в будни, что в праздники публики набивалось побольше, чем пресловутых сельдей в бочке. Он подождал, когда к нему подкатит «Волга» и не торопясь сел на переднее сиденье — рядом с Анжелой.

— Forza, сага mia!¹ — скомандовал он.

— Per favore!² — живо откликнулась супруга, и «Волга», словно привязанная к троллейбусу невидимым тросом длиной метров в пятьдесят, покатила вслед за ним.

Ехать им пришлось не очень долго — пять троллейбусных остановок, на пятой Клюев с Бирюковым вышли. Они постояли с рассеянным видом на тротуаре — очевидно, давая возможность и соглядатаям, и Ненашеву, если кто из них по какой причине замешкался, вновь присоединиться к игре в догонялки.

Соглядатаи изображали еще большую отстраненность, чем их поднадзорные, они словно бы пребывали в состоянии, пограничном между сомнабулизмом и ступором. Парни нехотя смотрели по сторонам, вяло переговаривались о чем-то, время от времени делали попытку двинуться в каком-нибудь определенном направлении, но тут же попытку оставляя — ни дать, ни взять, пара обитателей сельской глубинки, попавших в большой город то ли «под градусом», то ли с сильного «бодуна» и поэтому относящихся абсолютно индифферентно к атмосфере кипящего вокруг них уикенда.

Но когда Бирюков и Клюев решительно двинулись с места, молодые люди, наблюдающие за ними, тоже, похоже, приняли решение посетить кафе-бар «Петушиный гребень», расположенный совсем рядом и известный своими коктейлями и сногсшибательными ценами.

Вот как раз из этого бара, вняв негромкому сообщению Ненашева, сделанному по «уоки-токи»:

— Двое парней в куртках из черной плащевой ткани. На одном черные «слаксы», на другом голубые джинсы. Стрижки короткие, но не очень, волосы у обоих темные. Сейчас они находятся на уровне второго витринного окна магазина «Лакомка», — вняв этому сообщению Ненашева, вывалилась тройка крепких ребят, которые были явно навеселе и столь же явно горели желанием проявить отвагу и удаль.

Лучшего объекта для этой цели, кроме как пара праздношатающихся типов с философски отрешенными физиономиями, они и выбрать не могли.

— Эй, хмырь, который час? — спросил самый высокий и широкоплечий из тройки — центральная фигура, соответствующая фольклорному Илье Муромцу.

Поскольку он смотрел куда-то поверх голов, то «хмырем» мог оказаться каждый из двоих соглядатаев. Почему и обидеться надлежало обоим. Они, наверное, и обиделись, но обиду затаили в душе: ввязываться в стычку с пьяными наглецами во время ответственной операции им было уж совсем ни к чему. Один из них пробормотал что-то и прошел мимо «Ильи Муромца». И этого делать тоже не стоило — бормотать под нос вместо вежливого объявления текущего времени. Свирепый славянский богатырь догнал свою потенциальную жертву уже под аркой, на входе в тихий дворик, куда жертва двинулась, передумав посещать «Петушиный гребень».

Дальнейшие события развивались согласно шаблону подобных спектаклей с не шибко замысловатой фабулой. «Что ты здесь расселся, желтомордая (черная, краснокожая) образина? — Разве я кому то мешаю, мистер? — Кого-кого ты куда-то послал?»